Они недолго помолчали.
— Ну как? — спросил Ламаш и положил на колено Прожогина ладонь..
— Владимир Кузьмич, — заговорил Санька виновато и приложил к груди кулаки. — Вы забудьте, что говорил, ей-богу, это осечка, сгоряча я… Думал, вы за бригадира.
— Не в том дело, Александр, — заговорил Ламаш в сосредоточенном раздумье. — Легко решаешь, с кондачка, по прихоти, понял? Надо к чему-то одному крепко-накрепко привязаться, всей душой прилипнуть, вот тогда сто раз подумаешь, бросать или не бросать. Есть у нас еще такие деятели: сегодня одним занят, завтра другим, не труд у него — работа и расстается с ней легко, без сожаления, если на новом месте выгоднее, В конечном же счете, ни к чему сердце не лежит, все трын-трава… Я не про тебя говорю, ты жить только начинаешь.
— Я понимаю…
— Понимать мало, Саша, душевно надо почувствовать, — сказал Владимир Кузьмич, сжимая колено Прожогина. — Вот ты насчет Ерпулева. Испорчен он, без вожжей ходить не может, видим это, однако и в нем малость хорошего заложено. Ерпулева из нашей Ольхи не вытянешь, корнями тут врос… Другого на его место поставить бы, да ваш брат капризен, чуть что, сейчас: уйду, уеду из села, без хлеба не останусь. А бригадиром быть не легко, Саша, власть какая бы ни была, как оселок для бритвы, настоящая сталь от нее острее.
Никогда еще председатель не говорил с Прожогиным так задушевно, словно Санька сделался его ровесником, и сейчас Владимир Кузьмич выкладывает ему свои скрытые от других мысли, волнения своей души. И молодой тракторист, изумившись, почувствовал гордость и почти растерянность от внезапного доверия.
Гриньша посапывал под тулупом, его не тревожили голоса, привык к шуму. Владимир Кузьмич покосился на его курчавые патлы, сказал с восхищением:
— А здоров спать Клинок, не шевельнулся ни разу. Хоть из пушки над ним пали.
— В любой час заснет, — подхватил Санька. — Мы и то поражаемся — как мертвый, еле дотолкаешь. Ночь спит, день спит, заспался совсем. Он уж то путает, что во сне видел и что на самом деле случилось, заговаривается даже…
— Ну, поехали, Саша, подкину тебя до села, — поднялся Ламаш и застегнул сырой плащ. — Пошли!
Когда вышли из будки, жеребец коротко заржал, стал перебирать ногами, — соскучился в одиночестве под разлапистой грушей, укрывшей от дождевого сеянца. Почувствовав свободу, он рванул легкие дрожки и широкой рысью вынес с опушки на дорогу, разбрасывая ошметки грязи.
— Хороший у вас конь, Владимир Кузьмич, — сказал Санька за спиной Ламаша. — Как пуля летит, вот бы наперегонки с машиной.
— Такой и нужен председателю, — засмеялся Владимир Кузьмич и повернулся к трактористу. — Слушай, Александр, как ты ухитрился выступить по радио? Я ломал голову, но так и не догадался. Что ты сделал?
— Пустяки, — Санька польщенно улыбнулся.
— А все-таки…
— Дело простое: достал громкоговоритель, приладил к сети, а на вход приемника подключил его динамик, вроде микрофона. Вот и весь фокус! Я приемниками с пацанов увлекаюсь…
— И все?
— Все, Владимир Кузьмич.
— Ловкач! Только ты, изобретатель, брось эти штучки. Смотри, в другой раз легко не отделаешься.
9
За низкорослым частым леском из дубняка и березок паслось сотни полторы колхозных бычков. Тут же, в пологом ложку, заросшем по скатам лещиной, расположилось их стойбище — легкая загородка из тонких лесин, навесы из соломенных матов, чтобы было где укрыться бычкам от полуденного зноя и непогоды. У спуска в ложок установили будку на колесах от тракторного плуга — летнее жилье трех пастухов.
Владимир Кузьмич заехал на стойбище посмотреть, как нагуливается молодняк, — давно обещал пастухам, да все не выкраивалось время. Застал одного Золочева, высокого жилистого старика, бессменного колхозного скотника. Ему далеко за шестьдесят, но выглядит еще крепко, бородка у него курчеватая, бурая, как медвежья шерсть, с едва заметной пробелью. Несмотря на жару, он в долгополом брезентовом плаще с капюшоном. Перед ним на клеверище паслось рыже-пестрое стадо полугодовалых бычков, головами в одну сторону. Увидев председателя, старик приподнял поношенную солдатскую фуражку с черным околышем.
— Здоров, Илья Дмитрич! — крикнул Ламаш, подгоняя жеребца к березкам на краю ложка, в их сквозную тень. — В гости приехал, принимай.
— Милости просим, — снова поклонился старик. — Давненько не заглядывали.
— Хорошее местечко выбрали, а! С каждым годом здесь все зеленее, — с одобрением говорил Владимир Кузьмич, оглядываясь вокруг. — Курорт, одним воздухом сыт будешь.