Тут-то и пошла горячка.
— Правильно!
— Даешь машину!..
В. одном месте хлопали оратору, в другом смеялись. Чей-то бас выкрикнул предложение купить «Волгу», его шумно поддержали, но несколько молодых голосов, скандируя, дружно закричали, точно на футбольном матче: «Чай-ку», «Чай-ку»! Кто-то даже свистнул по-разбойничьи в два пальца. От всей торжественности собрания не осталось и следа. Уже и Золочев ушел с трибунки, не досказав того, что хотел, уже рука Анастасии Петровны устала стучать карандашам по графину, а шум стоял такой, словно огромная стая грачей взмыла ввысь над площадкой и кричала громко, враз. Завьялов укорительно взглянул на Беломестную; она смеялась, потеряв надежду ввести в русло разбушевавшуюся веселую стихию.
— Бери слово и разъясни людям, — крикнул он. — Никакого порядка нет, безобразие…
Она перестала смеяться, и лицо ее выразило суровую напряженность, точно она переживала сейчас труднейшее, испытание. Поняв, что самому придется взять в руки ускользавшие вожжи, Завьялов поднялся и постучал карандашом по графину, как будто был непоколебимо уверен в успокаивающей силе неслышного звона стекла. И в самом деле, людские голоса быстро упали, постепенно установилась тишина.
— Предложение товарища Золочева очень ценное, — веско заговорил он. — Я удивлен, почему ваш председатель избегал покупать легковую машину, хотя ему не раз предлагали. Чем он руководствовался, не пойму. И в этом деле, как видите, он шел наперекор желанию колхозников. Я постараюсь удовлетворить ваше требование и при первом поступлении в район автомашин выделить одну вашему колхозу…
И опять шум.
— «Волгу»! — крикнул кто-то.
— Нет, «Чайку», «Чайку»! — проскандировали прежние молодые голоса.
— По нашим условиям лучше газика нет машины, — выкрикнул Золочев.
— Верно! — поддержали его с разных сторон.
— Но у нас, товарищи, не об этом должен идти разговор, — многозначительно повысил голос Завьялов, легонько постучав карандашом по столу. — Скороговоркой, не желая вскрыть правду, Ламаш сказал тут о допущенной им ошибке, которая больно бьет по интересам государства и колхоза. Я говорю о том, что по его прихоти вы недосеяли тридцать гектаров свеклы, а это значит — вы недополучили несколько тысяч дохода, а государство — несколько тысяч пудов сахара. Бюро райкома предупреждало Ламаша, вынесло строгий выговор ему, он все-таки отказался выполнить решение вышестоящих организаций. Прощать такие проступки нельзя.
Сотни глаз следили за ним заинтересованно и живо, и по успокоительной тишине на площадке Завьялов видел, что настроение колхозников переламывается, оживление, как легкий ветерок, пробежало по толпе. Он говорил, все более и более проникаясь сознанием своей способности повернуть мысли людей в желательном направлении.
Однако Владимир Кузьмич вовсе не походил на такого противника, который мог бы противоборствовать ему. Он сидел за спиной Завьялова, держась напряженно и прямо, и в ярком свете лицо его было бледнее обычного, в полуприкрытых глазах улеглось усталое безразличие. В душе его было много совсем непривычных самому чувств, какая-то смутная и горькая боль. Что толку сопротивляться? У себя дома, в Рябой Ольхе, он был неколеблющимся хозяином, и вот теперь-то и выползут все недовольные, кому когда-либо довелось пострадать от него. Они-то, возможно, и решат его судьбу, тем более, что опора у них солидная, сам секретарь райкома. Нина, до которой дошли слухи о его освобождении, утром высказала, видно, давно уже припасенную мысль: «Все-таки не везет тебе в деревне. Бывает же так: что больше любишь, то и не дается. Но ты не огорчайся, уедем куда-нибудь, и все неприятности забудутся». В ее глазах блеснул налет испуга и оторопи, прозрачная влага готова вот-вот появиться в их чуть окошенных уголках. «Глупости! Какой я неудачник, просто прошляпил», — натужно засмеялся он, а в душе заскребли кошки: раз сорвался, значит, неудачник. И месяца не прошло, как похвалялся жене, будто прочно осел в Рябой Ольхе, и вот отстранен от дела, от всего, что давало прочное и сильное ощущение жизни, что устанавливало между ним и людьми определенные связи и отношения.
— Доверием дорожить надо, тем более доверием народа, не мне напоминать вам, товарищ Ламаш, — говорил Завьялов. — А вы как поступили! Ради каких-то своих расчетов поставили под удар, интересы колхоза. Для этого люди вверивали вам свои судьбы? Нет, оправдания быть не может, и напрасно некоторые товарищи пытаются выгородить председателя…