Ближе приклонившись к Ламашу, он, не стоящая голоса, проговорил:
— Мы с Галей да с твоей Варварой Власьевной по всем полям, как зайцы, проскакали. Хозяин ты добрый, ничего не скажешь.
Владимир Кузьмич улыбнулся. Грубоватая ласка Помогайбо пришлась по душе, вот мужик, чья похвала приятна ему, уж его-то не выбьешь из борозды. Три десятка лет, с первых дней весны до конца листопада, а то и в позднее предзимье, осанистая фигура Помогайбо сновала по полям, — сначала в осевшей рессорами под его важким телом тарабарке, потом в зеленой машине-вездеходе. Глаз у него цепкий, емкий, все приметит, ничего не упустит в своей крестьянской расчетливости. Он-то уж разобрался, что сделано не так мало, не замажет все хорошее. Ламаш с грустью покачал головой, однако в нем что-то радостно и тихо шевельнулось.
— А меня тут живьем едят, Платон Яковлевич, боюсь, и костей не оставят, — отшутился он. — Возьми к себе инспектором, что ли.
— Нехай, мы еще поцацкаемся лбами, — гукнул Помогайбо, и Завьялов покосился на него.
С приездом Гуляевой и Помогайбо что-то незримо переломилось в собрании, всех точно заворожил пышнолистый ворох на столе. Анастасия Петровна тщетно взывала высказываться, но желающих теперь уже не было. И вдруг с места поднялась звеньевая Анна Матвеевна.
— Давай сюда, Анна Матвеевна, — пригласила ее Беломестная, показывая на трибунку.
— Не-ет, я отсюда скажу, пускай там мужики говорят, — бойко затараторила старуха. — Меня и отсюда слыхать, ты не принуждай, Настюшка… Я об чем скажу, бабочки, — повернулась она к окружающим ее женщинам. — Сколько лет со свеклой воюю, а не упомню такого года, чтобы так быстро управились. Спасибо Володимеру Кузьмичу, он заботу о бабах поимел, всем было посильно на свекле работать…
— Верно! В срок управились.
— Жилы не тянули из нас.
— Еще бы! Человек с обхождением.
— Хоть один не гавкает, — вырвалось из гомона.
— Кому-тось не по душе Володимер Кузьмич, — громко продолжала Анна Матвеевна. — Ишь, сколько крикунов собралось, всяк об себе хлопочет, болтают, как сучка хвостом, а от общей пользы нос воротят…
— Верно! Дюжей их, Матвеевна! — снова загомонили женщины.
— В поле их не видать, а тут рты раззявили.
— Вот мой сказ, бабы, — возвысила голос старуха. — Володимера Кузьмича в обиду не давать. Вы их не слухайте, крикунов, а послухайте честных колхозников. Он еще походит в председателях, все по народному хотению да к общей выгоде делает, не как иные…
Ее заглушили аплодисменты.
Едва Анна Матвеевна села, как поднялся и, потряхивая широкими штанинами, к трибунке вышел Аверьян Харитонов, колхозный конюх, мужик рассудительный, уважаемый в Рябой Ольхе за свой уравновешенный нрав и справедливость. Сняв кепку, он пригладил остатки волос вокруг ушей, провел ладонью по лимонной лысине.
— Как бы без обиды сказать, а критику тут наводят не с того конца, — сказал он, обводя строгим взглядом президиум. — Не было б никакого разговора, коли б председатель у нас, колхозников, спросил: досевать ту свеклу аль не надо. Не грех и попытать, как мы думаем, головы у нас такие ж, глядишь, чего-нибудь и смаракуем… Ты не обижайся на слове, Владимир Кузьмич, может, что и не так, а скажу такую побаску. Вот, значит, вырос у кузнеца сынок и вздумал отцовским рукомеслом заняться. Отцу, понятно, в радость, помощь подросла, и ведет он сына в кузню, давай, говорит, учить буду. А сын: «Я сам!» Берет кувалду, железку сует в огонь, мол, хочу подкову сковать. Отец ему: «Давай покажу!» А сынок все свое: «Я сам». Ну, сам так сам, валяй как знаешь. Понятное дело, и подкову сынок не сковал, и железяку загубил… Может, побаска моя и не к делу, извиняйте, а только без подсказа, одним своим умом, и гвоздя не скуешь…
— Поближе к народу надо стоять, — подсказал кто-то Харитонову.
— Я вот об чем, товарищи-граждане. — Старик помедлил немного, и все притихли, ожидая, о чем он скажет. — Отставили нас, мужиков, от земли, и родимец знает, что сеют механизаторы. То овес начисто переведут, то клевера. Так и сенца не нюхнет скотина. Какой-тось дядя за нас обдумает, за нас порешит, а уж мы — на готовенькое. Опять-таки про ту свеклу. Читал я в газете, чехи у себя площадя сокращают, на урожайность расчет ведут. А мы каждый год все боле да боле сеем. Раньше на бабу гектар приходился, а ныне за два перевалило. Сладкий корень выращиваем, а бабам горько от него…
И тут, славно прорвало плотину, разом взмыл гомон. Анастасия Петровна поднялась и стала призывать колхозников к порядку. Не помогло. Перебивая одна другую, бабы выкрикивали каждая свое: