— Да, — подтвердил Кристальди. — Именно в полный рост.
— Так из какого материала она была? Может, из платины? — уточнил Лев Тимофеевич.
— Священная швабра когда-то была позолоченной, но позолоты осталось на ней совсем немного, — в комнату царственной походкой вошла женщина в брючном костюме цвета белого вина и остановилась у порога.
— Фирюза Султановна Карнаухова, — встал, чтобы представить хозяйку галереи Кристальди.
— Вы следователь? — Карнаухова встала спиной к окну и взглянула на Льва Тимофеевича сузившимися от ярости глазами.
— Да, — вскочил Лев Тимофеевич. — Присаживайтесь.
Хозяйка галереи неожиданно улыбнулась.
— На подлинность швабру проверял старейший эксперт Эрмитажа Натан Фридиевич Бубс, — госпожа Карнаухова, не глядя, опустилась на стул. — Страховая стоимость швабры десять миллионов долларов и ни долларом меньше! И всё до цента с меня слупит, то есть, стребует страховая компания «Ллойд».
— Каким же образом? — поперхнулся следователь.
— Через суд! — хором сказали Кристальди и Карнаухова и демонстративно отвернулись друг от друга.
— В вашу пользу, — ткнула в Кристальди изящным пальчиком госпожа Карнаухова. — Но не в мою!..
— В мою, — опустил голову Кристальди. — Но я потерял сокровище — мою священную швабру! Это ужасно!.. Ах, моя швабра, где ты?.. — фальшивым фальцетом жалобно вывел он.
Лев Тимофеевич закашлялся, чтобы скрыть улыбку.
— Хотите увидеть видеозапись похищения?.. Тогда идите за мной, — предложила Карнаухова и с грацией змеи выскользнула из комнаты.
Через минуту Лев Тимофеевич оказался в комнате, где перед экранами мониторов сидел охранник, который без лишних слов поставил запись, на которой был запечатлён предполагаемый грабитель.
— А где же швабра? — задал резонный вопрос следователь, увидев широкую спину, загораживающую весь обзор на экране.
— Та, которую привез бронированный автомобиль в сопровождении трёх автоматчиков? — проворчал охранник.
— Видимо, — кивнул Лев Тимофеевич. — Вы-то хоть сами её видели?
— Так вон же она — за ним! — кивнул на спину на мониторе охранник, а владелица галереи, скрипнув зубами, отчеканила:
— Аллах свидетель — швабра исчезла в тот же день!
— Погодите, но ведь не видно ни черта, как он её уносит, — не согласился Лев Тимофеевич. — А с чего вы вообще взяли, что швабру унёс этот несчастный?..
«Ну, что за воры нынче пошли? — прежние мысли вернулись сами собой, когда Лев Тимофеевич вернулся в зал экспозиции. — Я бы первым делом набил карманы изумрудами и не забыл бы прихватить усики Чаплина! Изумруды — в комиссионку, а усы для души, мерил бы их, телевизор бы в них смотрел». Лев Тимофеевич присвистнул, увидев через окно хвост очереди у входа в галерею. «Выходит, чудеса Кристальди пользуются нездоровым успехом!» — покачал головой он и неожиданно обратил внимание на уборщицу. Горькие складки у губ и сбитые босоножки на тонких ногах этой немолодой дамы, рассказывали о женской судьбе гораздо искреннее, чем какой-нибудь занудный роман.
— Не окажете услугу? — следователь приблизился к уборщице и склонился перед ней в полупоклоне. Та была необычайно маленького роста и очень решительная на вид, как все коротышки в возрасте.
— Натоптали, ироды, а ты больше всех! — ожесточенно буркнула королева веника и тряпки, и демонстративно повернулась к следователю задом.
— Любезнейшая, э-э-э… Скажите-ка мне, вы швабру не брали из экспозиции? — развязно, потому что струхнул, спросил Лев Тимофеевич.
— Какой такой швабра?.. — звучным женским баритоном Эсмеральды из мюзикла «Нотр-Дам» пропела уборщица.
— Ну, вот такой большой швабра! — улыбнулся следователь и обрисовал в воздухе контуры колоссальной швабры с себя ростом.
— А-а-а, швабра-мышвабра?.. — передразнила уборщица и, шустро поправив съехавшую косынку, ткнула пальцем в арку в конце зала, где стоял огромный пылесос «Самсунг». — Видишь?.. Техника — даст ин фантастиш! Ферштейн, валенок?..
— Значит, не брали? — сразу же поник Лев Тимофеевич. — Ну, простите великодушно.
Уборщица ехидно взглянула на Рогаткина и удалилась, оставив следователя наедине с пылесосом. Пергаментная кожа её лица намертво запечатлелась в радужке Льва Тимофеевича и, выйдя на улицу, Рогаткин даже специально больше минуты разглядывал одну молодую даму в сиреневом палантине, чтобы убрать досадное наваждение. Вдобавок, от холода Лев Тимофеевич заплакал, но плакал недолго. Вытерев слёзы варежкой, он вздохнул и помчался к метро так, словно за ним гналось пол-Москвы.
«Третьего дня из Лувра украли два здоровенных бриллианта на одиннадцать миллионов евро!.. А тут какая-то священная швабра… Нет, ну, сумасшедший дом, а не дело!» — пока бежал по морозу, изводился старший следователь. В потайном кармане его портфеля лежали три снимка — священная швабра в анфас, профиль и в обнимку с владелицей галереи Фирюзой Карнауховой.
Все светофоры на пути Льва Тимофеевича горели нежно-изумрудным огнём.
Там живет моё детство
Только что закончилась запись юбилейного сотого выпуска ток-шоу «Ультиматум». Записывали впрок, чтобы уйти в отпуск всей съёмочной командой. Ирина тепло попрощалась с последней героиней — профессиональная юродивая в зеркальных очках расцеловала её в обе щеки и направилась домой, подпрыгивая, как Пэппи Длинныйчулок. Бывшая диссидентка и девственница целый час смешила публику, как заправский клоун, и Ирина вдруг почувствовала, что накопившаяся за последние месяцы усталость сменилась желанием «свернуть горы».
В опустевшей гримёрке она неожиданно наткнулась на спящего за ширмой режиссёра Кирилла Мамутова.
— Кто тут? — режиссер зевнул и сел. — Целая неделя свободы, Ирка, пользуйся! Съезди на Ибицу, попей вина, переспи с французом, а лучше с двумя!.. Будешь потом на пенсии вспоминать, какая ты была горячая.
— Только не на Ибицу… — Ирина вытащила из пачки салфетку и начала быстро снимать с лица грим.
Мамутов почесал затылок и поискал глазами ботинки.
— Я из Тихорецка, Ира, именно там живет мое детство, и завтра я еду к себе на родину. Для меня-то как раз отпуск отменяется, к очень большому сожалению! — Кирилл Мефодьевич надел ботинки и, кряхтя, как старичок, стал завязывать шнурки. — Угадай, как меня называли в школе, Ир?..
— Кирюха, наверно? — подумав, ответила Ирина.
— Нет, меня величали Чих-пых, — Мамутов поднялся и походил по гримёрной. — Эх, устал я, девочка, и ботинки жмут! Слушай, у тебя неделя отдыха с сегодняшнего вечера начинается, изобрази улыбку, чёрт тебя дери! Ну что за бабы пошли, а?..
— Чих-пых, а Чих-пых? — позвала Ирина, глядя в спину уходящего Мамутова.
— Вам чего, мадам Ирина? — не оглядываясь, остановился режиссёр. — Ну, не молчи, я всё-таки спешу.
— А в Гоа от нашего телеканала кто-нибудь едет? — рассмеялась Ирина.
— Так скажи Хазарову и он тебя пошлет туда со съёмочной бригадой! — хмыкнул Мамутов, оборачиваясь. — Кстати, у тебя саронг для пляжа есть?
— Саронг есть, Кирилл Мефодьевич, но больше я всё-таки хочу в маленький русский город! — глядя в окно на падающий снег, неожиданно призналась Ирина.
— Ну, так езжай в Тихорецк, а я полечу в Гоа! — воскликнул Мамутов. — В чём дело-то?.. Понимаешь, в Тихорецке хотят поставить памятник преступному авторитету Квадрату. Ну, может, помнишь, был такой певец? Его песню «Ветер северный» постоянно на радио «Шансон» крутят. Так вот, местная интеллигенция против этого памятника… Так ты всё ещё хочешь туда, где кружат воробьи, Ир?
— Хочу! — тряхнула волосами Ирина.
Мамутов быстро перекрестился.
— А я рад, что не поеду туда! — буркнул он.
— Почему?
— О господи! У меня там родственники, Ира, а в городе нешуточный скандал! — Мамутов с сожалением взглянул на Ирину. — Тебе этого, похоже, не понять.
Мимо подсвеченных сталинских высоток и дальше, дальше, джип телеканала заносило и крутило на грязном московском льду.