— Так и будешь лежать всё время?
— Как прикажете, товарищ капитан.
— Да что ж прикажу?.. Лежи, терпи, только зачем время терять... Бомбят — приляг, улетели — поднимись...
— Боязно, товарищ капитан. Вы не думайте, — я обтерплюсь, а то ведь страшно как-то.
Именно эта искренность убедила Сабурова, что Конюков действительно не нынче завтра обтерпится.
Перед полуднем по телефону позвонил Бабченко.
— Я у тебя не буду, — сказал он, — я в другое хозяйство схожу. К тебе, наверное, хозяин придёт, так что смотри...
И он положил трубку.
Хозяином, как водится, в дивизии называли Проценко. «Смотри» означало, что Сабуров должен проявить характер и постараться не пустить хозяина в самые опасные места, куда тот будет лезть.
И в самом деле, вскоре пришёл Проценко со своим адъютантом и автоматчиком. После того как Сабуров отрапортовал ему, он, по обыкновению, спросил:
— Как здоровье, Алексей Иванович? — и протянул левую, здоровую руку. Правая после ранения у него всё ещё не работала, и он во время разговора шевелил пальцами, пробуя этим восстановить кровообращение и заменить предписанный врачами массаж. — Добре, добре, — прохаживаясь, говорил Проценко и оценивающим взглядом окидывал потолок. — Пятьсот килограммов придётся фрыцу, — он говорил «фриц» на «ы», с украинским акцентом, — пятьсот килограммов придётся фрыцу на тебя потратить, если ты ему не понравишься. А если пятьсот потратить пожалеет, так ничего и не будет.
Проценко облазил с Сабуровым пулемётные точки, потом подошёл с ним вместе к каменной стене, за которой отрыли себе окопы и расположились миномётчики. Он недовольно посмотрел на мелкие, небрежно вырытые щели и, обращаясь в пространство, как будто не замечая тут же находившихся миномётчиков, сказал:
— Как ты думаешь, Алексей Иванович, кто на войне нас убивает? Ты мне скажешь: немец... А я тебе скажу — не только немец, а ещё и лень.
Он повернулся к миномётчикам и спросил сразу ставшего перед ним навытяжку сержанта:
— Птицу страуса знаешь?
— Так точно.
— А чем он на тебя похож, знаешь? Не знаешь. Так он тем на тебя похож, что так же, как и ты, прячется: голову спрячет, а задница наружу, и думает, что весь спрятался. Ложись! — вдруг пронзительным голосом закричал Проценко.
— Что? — не поняв, переспросил сержант.
— Ложись! Вот я — мина. Ложись в свой окоп, пока живой...
Сержант с размаху бросился в свой маленький окопчик, в котором, как и предсказал Проценко, он весь не уместился.
— Ну вот, — сказал Проценко, — голова, правда, цела, а ползадницы отстрелили. Нету. Встать! — опять резко крикнул он.
Сержант встал, смущённо улыбаясь.
— Отдай приказание, — сказал Проценко Сабурову и, повернувшись, пошёл дальше.
Сабуров, задержавшись, приказал отрыть глубокие окопы и бросился догонять Проценко.
У каменной стены лежали двое пулемётчиков. Они постарались спрятаться поглубже за стенку и действительно спрятались так глубоко, что дуло их пулемёта глядело чуть ли не в небо. Проценко, подойдя, лёг за пулемёт, проверил прицел и потом, стряхивая с колен каменную пыль, встал.
— Охотник? — спросил он немолодого рябоватого сержанта, первого номера пулемёта.
— Да, случалось, товарищ полковник, — настроившись на душевный разговор с начальством, с готовностью сказал тот.
— Вот я и вижу, что ты охотник, — сказал Проценко. — Уток тут бить собираешься, пулемёт в небо уставил... Хорошо уставил, как раз на взлёте их бить, — мечтательно и в то же время иронически добавил он. — Жаль только, что немцы всё больше по земле ходят, а то бы, ничего не скажешь, хорошо устроился...
И он, повернувшись, всё той же неторопливой походкой пошёл дальше. Первый номер проводил его смущённым взглядом и набросился на второго номера.
— Я же тебе говорил: куда дуло глядит — в небо... Куда пулемёт поставил, а?
— Да вы что ж, — растерянно оправдывался второй номер. — Я же, как вы...
— Мало ли что я. А ты, как второй номер, должен вместе со мной позицию выбирать...
Окончания их спора Сабуров не расслышал. Проценко шёл дальше и, всё пошевеливая пальцами раненой руки так, словно барабанил по воздуху какую-то мелодию, говорил, не обращаясь к Сабурову, опять в пространство, что было у него признаком дурного настроения:
— Командир дивизии устанавливает, куда пулемёт должен глядеть — в небо или на землю... Очень хорошо. Для этого его в Академии генерального штаба учили... И когда вы у меня краснеть научитесь? — резко повернувшись, крикнул он Сабурову. — Когда я вас краснеть научу?