— Абсо-срано-лютная.
— Прости, мне пора, — торопливо сказал Двайер.
— Знаешь, я почему-то догадался, что ты так и скажешь, — ответил Насуки.
Примерно в то же время, когда Кабрильо приземлился в Гренландии, двое людей встретились в заброшенном доме на берегу моря в Одессе, на другом конце света. В отличие от красочных сцен обмена в голливудских фильмах, где группы вооружейных людей сходятся, напряженно глядя друг на друга, чтобы обменять деньги на оружие, здесь все было совсем не так зрелищно. Двое мужчин, один большой деревянный ящик и одна большая нейлоновая сумка с деньгами.
— Деньги в разной валюте, как вы и просили, — сказал один из них по-английски. — «Зеленые», фунты, швейцарские франки и евро.
— Благодарю, — ответил второй, тоже по-английски, но с сильным русским акцентом.
— Вы подменили документы, чтобы все выглядело так, будто это оружие тайно продали Ирану в 1980 году?
— Да, — ответил второй мужчина. — Коммунистическое правительство продало его радикалам Хомейни, свергнувшим шаха, а на вырученные деньги финансировалась советская военная операция в Афганистане.
— Детонатор?
— В ящике — другой, новенький.
— Очень любезно с вашей стороны, — с улыбкой сказал первый мужчина. Протянув руку, пожал руку второму. — У вас есть номер, звоните, если возникнут неприятности.
— Обязательно.
— Вы ведь покидаете Украину, так? — спросил первый, закатывая ящик по роликовой рампе в кузов небольшого грузовика.
— Этим вечером.
— Я бы уехал подальше, — сказал первый, закрывая кузов грузовика и поворачивая ручку.
— Австралия — достаточно далеко?
— Австралия — очень даже хорошо, — ответил первый.
Он пошел к кабине грузовика, забрался на сиденье, закрыл дверь и завел мотор. Меньше чем через час ящик погрузили на борт старого грузового судна, которому предстояло пересечь Черное море и идти дальше.
Покинув порт Одессы, греческое грузовое судно «Лариса», покачиваясь на волнах, отправилось через Черное море в Средиземное. Прошло Средиземное море. По правому борту показались скалы Гибралтара.
— Топливо дрянное, — сказал коренастый механик. — Фильтр почистил, пока поработает. Насчет лязга — скорее всего, клапан звенит. Эти дизеля давно в ремонт просятся.
Капитан кивнул, попыхивая сигаретой без фильтра, а потом почесал руку. Раздражение по коже пошло, когда они миновали Сардинию, и уже расползлось от запястья до локтя. Пока что ничего не сделать, «Ларисе» еще тысяча четыреста миль и четыре дня пути до пункта назначения. Глядя на огромный нефтеналивной танкер, шедший неподалеку, он протянул руку, открыл банку с вазелином и помазал им шелушащуюся кожу.
Загадочный груз надо доставить к Новому году.
Теперь, когда проблема с топливной системой решена, он надеялся, что успеет в Лондон в срок. Сдаст груз, на Новый год напьется в портовом баре, а на следующий день найдет врача, чтобы разобраться с раздражением.
Он и знать не мог, что следующий доктор, с которым он повстречается, будет патологоанатомом.
Из окна вертолета было видно море огней. По приказу Хэнли на «Орегоне» зажгли все освещение, и в темноте судно было похоже на новогоднюю елку. Лететь исключительно по приборам было очень тяжело, и Адамс очень обрадовался, что сейчас они наконец-то сядут. Выровняв вертолет позади кормы, он медленно снизился и завис, потом дал ручку вперед, и «Робинсон» очутился над посадочной площадкой.
Адамс мягко посадил вертолет и принялся за послеполетный регламент.
— Тяжелый вылет был, — сказал Кабрильо, ожидая, пока остановится несущий винт.
— Да уж стиснув зубы почти всю дорогу, — сознался Адамс.
— Великолепная работа, Джордж.
Адамс не успел ответить. К вертолету подбежала Джулия Хаксли, судовой врач, и открыла дверь кабины в тот самый момент, когда Адамс включил тормоз винта. Следом за ней подбежал Франклин Линкольн.
— Он сзади, — сказал Кабрильо.
Кивнув, Хаксли открыла заднюю дверь и быстро проверила пульс и реакцию зрачка у Акермана. Затем отшагнула назад, а Линкольн поднял на руки археолога вместе со спальным мешком и всем остальным. Держа его на уровне пояса, он бегом ринулся в лазарет. Хаксли побежала следом. Кабрильо выбрался из вертолета, и тут подошел Хэнли. Он не стал тратить время на любезности.