— Внимание, — говорит он, оборачиваясь при переходе через ручей, — внимание, это жжется!
Промокшие до костей, измученные, мы приходим в деревню.
Вуане будто выкрашен суриком: его рубашка совершенно вылиняла.
Он видел, что мы изо дня в день делаем какие-то заметки, и неожиданно объявляет:
— Белые, которые ходят в чаще, как звери, — этою я еще никогда не видел. Вы слишком много мучились. Нужно, чтобы я написал о ваших мучениях.
— Но ты но умеешь писать, — возражает Вирэль.
— Ты напишешь за меня. Я скажу тебе, что нужно написать.
С утра над лесом тянутся большие черные тучи. Можно ли будет снимать? А ведь сегодня должна состояться большая церемония покаяния. За последнюю неделю Зэзэ и Вуане становятся все беспокойнее. Они обошли всю страну тома, чтобы звено за звеном разрушить разрастающийся заговор, нити которого теперь плотно опутывают нас, и посоветоваться со знаменитыми гадателями. Зоги и гадатель делят у тома область магии менаду собой. Зоги, хранитель и блюститель тайн племени, знает все обряды жертвоприношений, умеет бороться со злыми Духами, передаст волю Афви и, если он еще и колдун, может кого-нибудь сглазить; но предсказывать будущее и определять характер и время жертвоприношений — это дело гадателя. Менаду знахарями и гадателями, функции которых постоянно переплетаются, часто возникает соперничество.
Но сейчас дело кажется Зэзэ настолько важным, что он, не колеблясь, советуется даже со своими врагами, возможно, из тактических соображений.
Зэзэ в последний раз расспрашивает гадателя нашей деревни, своего лучшего друга, старого Вэго. Сидя вокруг него в полутьме хижины, мы с тревогой ждем приговора судьбы. Вэго, присев на корточки на циновке, вынимает из маленького мешочка горсть разноцветной гальки, бобов, твердых и блестящих орехов. Он бросает их перед собой, быстро собирает несколько штук и выкладывает какой-то таинственный геометрический рисунок. Он снова запускает руку в мешок, и мало-помалу на земле получается настоящая страница каких-то письмен. Обхватив голову руками, Вэго размышляет; наши взгляды прикованы к нему. Наконец он поднимает бесстрастное лицо и говорит так медленно, что губы его едва двигаются. Вуане забывает переводить.
— Погоди, — говорит он, — потом.
Оракул лаконичен. Церемония должна состояться сегодня, даже если остальные знахари не придут; вечером мы перейдем через второй барьер леса, чтобы проникнуть в святая святых, куда доступ разрешен лишь посвященным высшей категории, и принести там в жертву собаку перед большой маской — воплощением Афви.
Плата за консультацию: зарезать на могиле предков красного петуха.
Сидя перед своей хижиной в крайне подавленном состоянии, Зэзэ до последней минуты ждет прибытия крупнейших знахарей и колдунов. Солнце клонится к закату. Бесполезно дальше обманывать себя. Те, кто хотел прийти, уже здесь. Все они — личные друзья Зэзэ; к ним присоединилось несколько, любопытных из соседней деревни.
Один из них, в старом мундире цвета хаки, подходит к нам:
— Я солдат Поэль Акои. Я вернулся с фронта, из Индокитая. Но я уехал отсюда нетатуированным, и тома не допускают меня ни на один праздник; если я пойду с вами, они ничего не скажут.
Мы не видим, почему бы нам не удовлетворить его просьбу. Жители Тувелеу, очевидно, не считают Ноэля Акои своим, но и не проявляют к нему никакой враждебности. По словам блюстителей культа, только шесть тома (а их приблизительно пятнадцать тысяч[29]) не татуированы. Положение Ноэля Акои не из легких. Окончив курс в школе миссии, он продолжал свои занятия в Конакри, а затем поступил в армию. Был ранен, отправлен на родину. Вот уже два года как демобилизован. Он был обращен в католичество, отказался подчиняться законам фетишизма и живет в родной стране на положении иностранца.
— Я видел, — рассказывает он нам, — как в Индокитае пашут на буйволах, и хотел сделать то же самое у нас, чтобы обрабатывать большой участок. Но вся страна поднялась против меня, и отец сказал мне: «Если ты так жесток к животным, возвращайся к белым, здесь тебе нечего делать». И мне пришлось отступить.
Темный свод облаков прорывается, и луч солнца освещает деревню. В центре площади, где собрались все старейшины и все мужчины деревни, Зэзэ усаживается на свой резной стул. Два мальчика кладут к его ногам жертвенный нож и ритуальные предметы: связки гинзэ, орехи кола, черную «канарейку» и длинную прямую саблю — эмблему древней касты воинов. Седобородый слепец, старик из Тувелеу, встает и возносит хвалу предкам. Затем, раскинув руки, он вызывает духов леса. Монотонно звучат его заклинания. Толпа, подняв ладони к небу, в одни голос скандирует после каждой фразы: «Эгов!». Затем приносят красного петуха и приводят великолепного бычка и черно-белого барана с витыми рогами. Солнце снова прячется.