Друзья часто говорили мне: «Ты должен непременно описать истории своего заключения!» Я и сам знал, что должен, но мне все казалось, что еще не время. И, когда в далекой стране, в Мемориальном госпитале Сибли встревоженная женщина-врач заключила, что мне недолго осталось жить и ее заключение ясно отразилось на лицах моих близких, я наконец понял, несмотря на сорокаградусную температуру, что «то самое время» настало.
Знаю, я не первый, кого чрезвычайные обстоятельства вынудили заняться писательством, в наших рядах и графоманов, и гениев было немало, однако я «взялся за перо», то есть приладился к клавиатуре, не для того чтобы написать художественную книгу, и не для того, чтоб вернуть «утраченное время» (ах, мой любимый Пруст!), а для того чтобы спасти персонаж, готовый исчезнуть. Я бьюсь за спасение Аркадия Дудкина. Не будь меня, Аркадий пропадет, никто не узнает, что он был на этом свете, что его бытие имело смысл. Другие давно его забыли, а некоторые не забывали потому, что не помнили – не видели его никогда в зоне. Если я не опишу Аркадия, в Гадесе он также явится мне, как Одиссей явился Тиресии, и потребует ответа. Если пропадет Аркадий, то пропаду и я и кто-то по ошибке подумает, что действительно знал меня, так как присутствовал на какой-либо моей лекции, видел мое выступление по телевидению либо читал мою статью в газете.
Я не способен писать как Флобер, однако если этот великий человек сказал: «Мадам Бовари – это я!», то я могу сказать, что Аркадий Дудкин – это я.
Чуть погодя врач признала, что ее самые худшие ожидания не оправдались и мое отправление в Гадес отложено на неопределенное время, но было уже поздно: Аркадий Дудкин как персонаж, превратившись в набранный Arial Unicode MS Opentype шрифтом текст, независимо от меня странствовал «по просторам» трех дабл» ю.
Пророк Давид в сорок первом псалме говорит, что «бездна бездну призывает», и Аркадий Дудкин тоже призвал Гришу Фельдмана, Гриша – Жору Хомизури, Жора – Джони Лашкарашвили, Джони – Рафика Папаяна, Рафик – Генриха Алтуняна, Генрих – Мишу Полякова, Миша – Борю Маниловича, Боря – Вадима Янкова, Вадим – Фреда Анаденко, Фред – Юрия Бадзё, Бадзё – Алексея Разлацкого, Разлацкий – Петра Бутова, Бутов – Дайниса Лисманиса, и их всех вместе было четырнадцать, и все четырнадцать призвали моего брата Дато, и мою память так озарило, что свет превратился во тьму, тьма устоялась, и устоявшаяся мгла заговорила.
Аркадий
У него было две жизни, вернее, он находился в таком учреждении (после исчезновения Советского Союза это слово даже употребляться не должно, настолько оно советское и исповедует верховенство государственного уклада над человеком, а не наоборот), в уч-реж-де-нии ЖХ 385 / 3–5, что жизни у него не было вообще, но он об этом не знал. Он знал, что он Аркадий Дудкин, ветеран Отечественной войны, герой этой войны, человек, водрузивший вместе с Кантария над церковью (конечно же, он имел в виду увиденный в кино Рейхстаг, видимо, в его представлении разве что церковь могла иметь купол) красное знамя, а Горохова (под этой фамилией Аркадий подразумевал сознаменосца Кантария, прославленного Михаила Егорова) там даже не было. Еще Аркадий знал, что он должен выйти на волю 13 мая, только он либо перестал вести счет годам, либо для него настал один конечный-бесконечный год, в котором он должен был выйти на волю, однако злые люди, выражаясь его словами, «супостаты», не выпускали его.
Много еще всего знал Аркадий Дудкин: например, что сидевший с ним в одной камере Владимирской тюрьмы Леня Брежнев украл у него добытые на войне ценою крови и пота медали и ордена, что его «пультировали» из танка («Меня пультировали», – любил он говорить) и другое, что проявляло его линию, его наивный, непрофессионально обработанный миф, на сыскном жаргоне – «легенду», которую он выбрал со дня своего ареста и которой никогда уже не изменял: воевал на войне, добыл медали и ордена, водрузил знамя, где полагалось и с кем полагалось. После этого его арестовали ни за что ни про что.
Похоже, в обработке легенды ему помогал тот факт, что его старший брат, Василий Дудкин действительно сражался на Отечественной войне, действительно был героем, и если вместе с Кантария и Егоровым не водружал знамени над Рейхстагом, то в операции взятия Рейхстага участвовал на самом деле.
Да, Аркадий знал, что был героем, однако его знание не совпадало со знанием администрации зоны – и, честно говоря, всей зоны, последняя же признавала лишь один факт: во время войны Аркадий был полицаем. Когда немцы вошли в его белорусское село, Аркадию было 15 лет и он не убежал, скорее всего, не смог убежать, в лес, чтобы с первых же дней начать геройски партизанить, а когда ему исполнилось 17 лет, на Аркадия, на этого бывшего не в ладах с грамотой, малость «придурковатого» парня немцы надели форму полицая, дали ему в руки «шмайсер» и велели установить в селе порядок. Чтобы опробовать оружие, он пошел в сторону леса и выпустил несколько очередей (в обвинительном заключении последнее было отражено следующим образом: «сделал выстрелы в сторону партизан»). Через два дня село заняли партизаны и полицайство Аркадия закончилось. Партизаны и не думали наказывать слабоумного мальчика. Однако примерка формы полицая (другого преступления в обвинительном заключении не было описано, так как в селе было всего пять семей, евреев там не было, не было и коммунистов – какие же репрессии должен был осуществить полицай Дудкин, да еще за 48 часов, неизвестно) Аркадию обошлась дорого: слабый и без того его разум, которым он по-детски воспринимал мир, помешался еще больше, он стал выдавать себя за брата, сочинял эпизоды войны и в каждом эпизоде находил свою роль, поэтому он одновременно прорывал и ленинградскую блокаду, и воевал в Сталинграде и на Курской дуге, ну и, конечно же, брал Берлин.