В другом значилось:
“Если же окольные люди скажут, что крестьянин бежал в голодные годы от
314
бедности, было нечем ему прокормиться, такому крестьянину жить за тем, кто кормил его в голодные годы, а истцу отказать: не умел он крестьянина своего кормить в те голодные года и теперь его не ищи”.
Теперь бояре, собираясь в думу, опасались, как бы не сказать какую-либо глупость, не дай Бог попасться на язык рыжему черту! В думу царь ходил каждый день - иной раз утром, иной – к концу дня, в расстегнутом кафтане, в высоких не русских сапогах.
Послушает, усмехнется, скажет резко с усмешкой: “Толстый ты дядя, а несешь околесицу!”
Текли веселые дни пиров и праздников. Марина по требованию царя, хотя являлась в русском платье, когда принимала поздравления от русских людей, но предпочитала польское, и сам царь одевался по-польски, когда веселился и танцевал.
Марину пленял ряд готовившихся удовольствий. В воскресенье готовился маскарад с великолепным макетом крепости, которую царь прикажет одним брать приступом, а другим защищать. Поляки затевали рыцарский турнир в честь новобрачной четы. Много иных веселых планов представлялось для суетной и избалованной судьбою Марины.
Но Москва готовилась к заговору. Ночью, накануне решительного дня, подходили к Москве с разных сторон до восемнадцати тысяч воинов, которые стояли в июле верстах в шести от города и должны были идти в Елец, но присоединились к заговорщикам.
Уже дружины Шуйского в сию ночь овладели 12 воротами московскими, никого не пропускали в столицу, ни из столицы, а Лжедмитрий еще ничего не знал, увлекался в своих комнатах Мариною! Сами поляки, хотя и не чуждые опасения, мирно спали в домах уже означенных для кровавой мести, россияне скрытно поставили знаки на оных в день удара. Некоторые из панов имели собственную стражу, другие надеялись на царскую, но стрельцы, их хранители, или сами были в заговоре, или не думали кровью русской спасать инопленников противных.
Ночь миновала, миновала без сна для большей части москвитян, ибо гражданские чиновники ходили по дворам с тайным приказом, чтобы все жители были готовы стать грудью за царя и царство, ополчились и ждали победы. Многие знали, многие и не знали, чему быть надлежало, но угадывали и ревностно вооружались, чем могли, для великого и святого подвига, как им сказали. Сильно действовала в народе ненависть к шляхте, действовал и стыд иметь царем бродягу, и страх быть жертвою его безумия.
* * *
Прибытие иноземного войска не стабилизировало, а наоборот накалило обстановку в Москве. Шляхтичи и челядь, расставленные по домам московских жителей, вели себя до крайности нагло и высокомерно. Получив, например, от царя предложение вступить на
русскую службу, они хвастались этим и кричали:
- Вот вся казна перейдет к нам в руки.
Другие, побрякивая саблями, говорили:
- Что вам царь! Мы дали царя Москве.
В пьяном разгуле они бросались на женщин по улицам, врывались в дома, где замечали красивую хозяйку или дочь. Особенно нагло вели себя панские гайдуки. Следует заметить, что большая часть этих пришельцев только считались поляками, а были русские, даже православные, потому что в то время в южных провинциях Польши не только шляхты и простолюдины, но и многие знатные паны не отступали еще от православной веры. Приехавшие тогда в Москву братья Вишневецкие исповедовали православие. Но московские люди с трудом могли признать в приезжих гостях
315
единоверцев и русских по разности обычаев, входивших по московским понятиям в области религии, притом же все гости говорили или по-польски или по-малорусски.
Благочестивых москвичей, привыкших жить со звоном колоколов, замкнутой
однообразной жизнью, видеть достоинство в одном монашестве, удивляло то, что в Кремле между соборами по целым дням играли 68 музыкантов, а пришельцы скакали по улицам на лошадях, стреляли из ружей в воздух, пели песни, танцевали и безмерно
хвастались своим превосходством над москвичами.
- Крик, вопль и говор непотребный, - восклицали москвичи. - О, как огонь не сойдет с небес на сих окаянных!
Но как не оскорбляла наглость пришельцев русский народ, он все-таки настолько любит своего царя, что не поднялся бы на него и не изменил ему, но погибель Дмитрию готовилась путем заговора.