Кремль походил на могильный склеп.
От народа правду о смерти царя продолжали скрывать, было объявлено, будто есть еще надежда на выздоровление. К тому же Бельский – он же руководитель дворцовой думы, приказал запереть на засов все ворота Кремля, расставил стражников на стенах и приготовил на всякий случай пушки к стрельбе, чем и взбудоражил москвичей. Назревали волнения.
Глубокой ночью с 18-го на 19-ое марта 1584-го года бояре присягали наследнику – царевичу Федору, который имел жалостное выражение лица, полученное после страшной смерти старшего брата, и в силу привычки которое превратилось в невольную, автоматическую гримасу, с которой он и вступал на престол.
Царевич Федор рос в Александровской слободе, среди безобразия и ужасов опричнины. Все радости его детства заключались в том, что по утрам отец-игумен слободского монастыря посылал его на колокольню звонить к заутрене. Родившись слабосильным от начавшей прихварывать матери Анастасии Романовой, рано став безматерним сиротою в отравленной опричной обстановке, он так и вырос малоростным и бледнолицым недоростком, расположенным к водянке от преждевременной слабости в ногах. Под гнетом своего отца он потерял волю, но сохранил навсегда заученное выражение забитой покорности. Вступая на престол, Федор искал человека, который был бы хозяином его воли. Своей вечной, но безжизненной улыбкой, как бы моля о жалости и пощаде, наконец, он высказал, что нашел такого человека, это был его шурин Годунов, всю ночь он и награждал шурина этой улыбкой.
Родовитая знать, начальные люди, дворовые, думные, священники, дьяки важных приказов теснились в Грановитой палате. Свет свечей плавился на сытых лицах. Царевич Федор в криво застегнутом кафтане горбился в отцовском кресле. Не ведал слабым умом, как следовало держаться: присягали как преемнику отцовской державной власти, а ему хотелось удалиться в тишину дворцовых келий со своей свет Ариной, а еще лучше в Сергиев монастырь, послушать благостный звон. Царевич жалко улыбался душевному своему позыву, встряхивал жидкими космами монашеских волос, совал в губы бояр узковатую бессильную руку, отделанный гранатами и бриллиантами сияющий крест. Те припадали чинно, умильно и тихо, кто подороднее – подбирал брюхо. Один за другим подходили великородные бояре Шуйские – они были любы царевичу. Искал среди них спасителя державы Ивана Петровича, но того не было. Когда подошел и, сопя, опустился на колени, малый ростом и подслеповатый князь Василий Иванович, Федор с радостью удержал его руку:
- Где же князь Иван Петрович? Отчего его нету?
Василий Иванович оглянулся на стоявшего поблизости Бельского, они
14
повстречались взглядами, ответил, нагибаясь к уху царевича:
- В дороге, государь, он возвращается из Пскова.
Уже слепой, мартовский рассвет явился в дворцовых окнах, когда кончили в
Грановитой присягу. Федор до того изнемог за эту жуткую ночь, что едва держался на ногах. Меж расступившихся родовитых бояр и дворовых чинов царица Ирина повела его в покои. Федор то и дело припадал от бессилия к ее плечу, шаркая по коврам сафьяновыми сапожками, был податлив и умилен.
- Слава Богу, кончилось, - прошептал он, крестясь. - Думал Аринушка, упаду.
- Все, как надо, государь, - успокоила его умная Ирина.
Борис молчаливо, замкнуто проводил их до дверей светлицы, и когда та затворилась, с облегчением вытер со лба испарину.
- Днями царицу Марью и всех Нагих выпереть в Углич, Неча им тут толкаться, - оглянувшись, сказал он тихо Бельскому.
- Верно, - подтвердил тот.
Только трое Нагих не исполнили обряда, они вели тайный разговор в нижнем этаже, при закрытых дверях, со своими единомыслящими.
- Надо порешить... Митрополита нужно подбивать за Митрия: без Дионисия нам не совладать.
- А мне ведомо, как божий день: митрополит стоит за Федора, - сказал Александр.
- Посадить Митрия силой: кликнем верных стрельцов, - заявил Семен решительно.
- Стрельцы – за Годунова и Бельского, - заметил Александр.
- Отпетых, кои за нас, тоже сыщем, - посулил Зюзин, пропуская сквозь красный кулак бороду.
- Коли мы их силою не возьмем - они нас порешат, - выговорил жестко Семен.
По былым, опричным временам решались такие дела просто: за бороды да за волосья поволокли бы Богдана, а с ним вместе и худородного боярина Бориса по каменным ступеням в пыточный подвал. Семен чуял силу рук своих, играла в них не раз проволочная плеть, сдирая кожу с мясом со спин. Но не те были теперь времена. Семен бегал, как затравленный волк, вдоль стены, чуя бессилие.