– Нам предстоит генеральное сражение, – заговорил он, наконец, – о чем вы, конечно, осведомлены?
Филарет кивнул.
– Размах его будет таков, – продолжал фельдмаршал, – что я уже заранее вижу, что имеющихся у меня адъютантов мне не достанет. Я охотно добавил бы к их числу еще одного: человека умного и настоящего боевого офицера, хорошо умеющего оценить обстановку на поле боя. Именно таким вы мне и представляетесь.
Он поднял взгляд на Филарета:
– Что скажете на это предложение?
Тот казался ошеломленным.
– Должен ли я расценивать сие как приказ, ваше высокопревосходительство?
– Я бы очень хотел видеть вас своим адъютантом, – медленно проговорил Кутузов.
Он видел, как борются чувства на лице полковника Благово и, прежде, чем тот заговорил, уже понял, что потерпел поражение:
– Ваше высокопревосходительство! Если ваше пожелание – приказ, то я, разумеется, повинуюсь ему. Но если у меня есть право выбора, то, при всем моем глубочайшем уважении к вам и при том, что сие предложение для меня более чем лестно, я предпочел бы остаться в своей нынешней должности.
На мгновение Кутузов задумался: а что если приказать? Удержать его подле себя на время предстоящего кошмарного кровопролития и тем самым почти наверняка сохранить ему жизнь. Каждый ведь полагает, что в бою убьют кого угодно, только не его…
Однако вслед за тем он поставил себя на место Филарета и понял, что сим приказом воздвиг бы стену насмешек, а, возможно, и презрения между полковником и его товарищами по оружию. Ведь как все стало бы выглядеть в их глазах? За отцовские заслуги главнокомандующий берет сына под свое крыло… Нет, в принципе сие было в порядке вещей, но накануне генерального сражения подтекст становился совершенно очевиден: Благово не хотят подставлять под пули. Да, человек отважный побоится быть униженным этим в глазах соратников и приказу подчинится с камнем на сердце.
Он сидел и молчал, не имея душевных сил ни отпустить Филарета, ни насильно оставить его подле себя. Прошлое, настоящее и будущее теснили его, объединившись, как неприятельские войска, и он едва выдерживал их натиск. Его единственный сын рядом, однако, не знает о том, нося чужое отчество и чужую фамилию. И Василиса рядом – что там езды до Калуги! – однако, она так же недосягаема, как мечта, виденье, воспоминание. И смерть рядом – скольких накроет она своим черным крылом через считанные дни! – а противостоять ей нечем. Армия жаждет горячей схватки, император и его двор желают красивой победы, Наполеон спит и видит, как разгромит бегущих от него русских, и он, Кутузов, пожалуй, единственный человек во всей стране, который предпочел бы отступать и дальше, имей он такую возможность. Но нет, ему не дадут отступить, изматывая Бонапарта, и заставят дать сей заранее ненавистный ему бой, где, возможно, его сын, тот единственный, которого ему довелось увидеть… Кутузов устрашился додумывать эту мысль до конца.
– Ну, что ж, невольник – не богомольник, – с усилием выговорил он, поднимая взгляд на Филарета. – Оставайтесь в своей нынешней должности, коли хотите. Но в таком случае я желаю вам, Филарет Иванович…
Осекшись, он через несколько мгновений собрался с духом:
– Я желаю нам с вами увидеть друг друга в живых по окончании сего сражения.
LVII
«…Лишь по возвращении нашей армии из Парижа узнала я с содроганием всю правду о том кровопролитнейшем из боев…»
Из воспоминаний генерала Жан-Жака Пеле, в 1812 году начальника дивизионного штаба наполеоновской молодой гвардии:
«…Наполеон давший и выигравший более сражений, нежели кто либо другой во все времена, не переставал говорить, что «Бородинское сражение было самое прекрасное и самое грозное, что французы показали себя достойными победы, a русские заслужили право быть непобедимыми». Он говорил также на острове Св. Елены, что: «из пятидесяти, данных им, сражений, в Бородинском было проявлено наиболее доблестей и получено наименее последствий…»
После переправы через Неман, Наполеон постарался разделить русские силы, и сразиться с ними поочередно. Сражение, которого он желал, чтобы дать характер этой кампании, казалось, убегало от него. Ничто не было решено при Смоленске. Древнее Государство Царей не было тронуто ни в своей поземельной области, ни в своих действительных силах. Наполеон не мог подвинуть далее свои завоевания, не разбив армию. Для вступления в неприятельскую столицу нужна была громкая победа. Или расширение завоевания, или занятие столицы, были необходимы для того, чтобы принудить к миру неприятеля.