Глядя иногда вперед, туда, где на своем золотисто-буланом жеребце покачивался Михайла Ларионович, Василиса задавалась вопросом: думает ли он о ней хоть сколько-нибудь сейчас, или же она вовсе изгнана из его мыслей?
Марш продолжался три дня. Едучи верхом, Василиса старалась не глядеть на солдат, до того истомленными они ей казались, до того опухши и багровы были их лица. «Ежели меня в легком платье лошадь везет, а я уже измучилась вся, то каково им на таком-то пекле в мундирах с ружьями, с котомками?» – с болью задумывалась она.
Миновали за это время и участки открытой степи, и спасительные своей прохладой горные леса, и ущелья, где приходилось растягиваться в цепь по одному, так что когда первые солдаты выходили из теснины, последние только входили в нее. Едва показывалась речка, бросались к воде так жадно, что грозили опустошить и без того жалкий в разгар лета ручеек; спать валились на землю как попало, сраженные усталостью. И к вечеру третьего дня соединились с армией Долгорукова, поступив под его начало.
Наутро войско разделилось. Два батальона пехоты и два конных полка остались прикрывать тыл, остальные же семь пехотных батальонов под командованием генерал-поручика Мусина-Пушкина были отосланы на поиски восьмитысячного отряда неприятеля, что, по уверению пленных, верстах в четырех от моря занял близ деревни Шумлы весьма выгодные высоты и на них укрепился. Василиса и Яков Лукич вкупе с еще одним отыскавшимся в войске Долгорукова врачом были, разумеется, в числе тех, кто отправлялся на поиски турок. Садясь на заре на лошадь и трогаясь в путь, Василиса заметила проезжающего мимо нее Михайлу Ларионовича. Он коротко кивнул ей и выслал коня вперед, понуждая перейти на рысь. И вновь, как и тогда, когда плыл он в море после их разговора, показалось девушке, что офицер бежит от нее. На том расстались они в это утро, оба не предполагая, как скоро им вновь придется очутиться друг подле друга.
XXXVI
«…“Надейся на Господа, мужайся, и да укрепится сердце твое” – так говорила я себе многократно, и смертный страх отступал на время, но после вновь овладевал моей душой…»
Василиса плеснула в лицо ледяной воды и немного пришла в себя. Тело ее под одеждой купалось в поту, а руки чуть не до локтей – в крови. Вновь, как посреди ходящего волнами моря стояла она меж изгибающихся и извивающихся от боли человеческих тел, что сносили им сюда, к источнику, а избавить их от страданий почти не могла.
На турок наткнулись они весьма скоро после выступления в путь – те встретили их огнем с высот, будучи сами прикрыты деревьями и валунами. На глазах у Василисы рухнул с коня один из молодых офицеров, что ехал подле Михайлы Ларионовича, и у нее зашлось сердце. В тот же миг завязался бой, а врачи (о чем сговорились еще дорогой) поскакали к недосягаемой для пуль купе деревьев поодаль. По счастью близ нее обнаружилась речушка, где было чрезвычайно сподручно промывать раны.
Над речкой возвышалась огромная старая шелковица. Ее созревшие плоды, как медленный дождь осыпались на землю и очень скоро, если не подобрать их, превращались в неприглядную черную гниль. Как солдаты в бою – с тоской казалось Василисе по временам. Еще поутру, еще несколько мгновений назад были здоровы и сильны, и вдруг очутились на земле с оторванными конечностями, развороченными внутренностями, разбитыми костями, растерзанными мышцами. Счастьем было для девушки остановить страдальцу кровотечение. Но когда ей приказывали удерживать раненого, чтобы врач мог отсечь еще живую, принадлежащую телу плоть, Василиса с ужасом и отчаяньем глядела в небо, чтобы не видеть, как исходящий криками человек, на которого она навалилась, чтобы обездвижить, становится калекой. А небо, точно в насмешку, было блестяще-ярким, поистине сияющим в тот день, словно и не знало, что смерть беспрепятственно гуляет под его покровом.
В редкие свободные мгновения Василиса обращалась взглядом к склону горы Демерджи, близ которой и разворачивалась сражение. Ее причудливые отроги напоминали солдат, штурмующих вражескую крепость, и казалось, само это место было избрано Провидением для того, чтобы здесь развернуться кровопролитной схватке.
Бой тем временем оборачивался в пользу русских. Турок уже выбили с занятых ими высот и гнали сейчас к морю. Меньше стало потерь, все реже подтаскивали к ним раненых, и на какое-то время врачи получили возможность перевести дух. Яков Лукич жадно собирал и ел сочно-приторные плоды шелковицы, а врач из армии Долгорукова набрал ведро воды и облил себя с ног до головы. Оба едва ли не с самого начала боя скинули и мундиры, и рубахи, и сейчас вид их, голых до пояса, но при этом в кожаных передниках, был весьма комичен. Василиса и улыбнулась бы, глядя на них, если бы с передников не стекала кровь.