Выбрать главу

— Мама! Сними меня!

Вызвали "скорую". Осмотрев Милу, врач сказала: "Ничего страшного. Приземлилась удачно"…

Как мы, ее родные, радовались, что все обошлось, но успокоились мы рано. Через какое-то время на той груди, которой девушка ударилась, упав на дерево, появилась шишечка, сперва малюсенькая, еле ощутимая. Если бы Мила своевременно обратилась к онкологу или хотя бы к гинекологу, или кому-то из нас, своих сестер, показала ушибленную грудь, она была бы спасена. Но младшая наша сестра была очень стеснительной, а может быть, не хотелось ей убедиться, что заболела страшной, неизлечимой болезнью и обречена.

Я в это время жила по-прежнему в том городе, куда увез меня Сергей. Но уже одна: с ним пришлось мне развестись. Были для этого очень веские причины, о которых умолчу пока. Не совсем, правда, одна. Был у меня друг. К сожалению, виделись мы с ним редко, потому что он был женат. Дочь моя, которой исполнилось тогда 23 года, окончив университет, вышла замуж за выпускника того же ВУЗа и, как я когда-то от своих родителей, уехала с супругом от меня на север, куда ее муж-геолог получил назначение. Тяжело мне было в последние дни перед ее отъездом. Невыносимо больно, точно кусок от сердца отрезали. Ведь она у меня единственный ребенок.

Так мне было плохо в день отъезда молодых, что я даже провожать их не пошла, чтобы не разреветься на улице, на глазах у чужих людей. Смотрела с балкона, как они вышли из подъезда и уходят все дальше и дальше от меня. Я пожирала их глазами. И запомнила навсегда этот миг, как она, дочка моя любимая, машет мне рукой и улыбается, в голубом панбархатном платье, которое было ей к лицу и скрывало беременность, которое я подарила ей на прощание…

Это было такое трудное для меня время, что я начала подумывать: уж не вернуться ли мне в родные края насовсем, поменявшись с кем-нибудь из жителей Летнего квартирами? И когда приехала в Летний, задала этот вопрос маме в присутствии Милы. Та и слово не дала вымолвить родительнице, затараторила: "не меняйся, не меняйся, не меняйся"! Я просто опешила: ну чем помешала бы я сестре, если бы жила с нею в одном городе, но отдельно от них с мамой? Ответ мог быть только один: Мила ревновала свою мамочку ко мне, забывая о том, что ее мать и мне доводится матерью. Учитывая, что самая младшая моя сестра больной человек, спорить с нею, настаивать на своем я не решилась, отказалась от намерений переехать со всем своим имуществом в родной город. О том, что у Милы, кроме расстройства нервной системы, с которым до ста лет можно дожить, еще и рак и что очень скоро будет нуждаться она в уходе, никто тогда не знал: ни она сама, ни кто-либо из нас, ее родичей.

Приезжая в Летний, я по-прежнему общалась с Юдиными. И всякий раз при встрече Родион донимал меня своими навязчивыми ухаживаниями. Как теперь говорят, "кадрил". Комплименты из его уст сыпались, точно из рога изобилия. "Как ты в последнее время похорошела! Другие в твои годы начинают стареть, а ты все молодеешь". Говорит, а сам смотрит мне в лицо испытующе, ждет, когда я замечу, что и он с годами становится все привлекательнее, интереснее, когда взгляну я на него, хотя бы мельком, не глазами бывшей учительницы, теперешней родственницы, равнодушной к нему, а глазами женщины, очарованной им.

Помня о том, что не живу я уже с Сергеем, но, не зная того, что есть у меня другой мужчина, так и норовит смутить мою душу. Чтобы избавить себя от необходимости выслушивать его льстивые речи, стараюсь бывать у Лиды пореже, но она выговаривает мне: вот, мол, к подругам ходишь, а к родной сестре тебя не дозовешься. Мне тогда и в голову даже не приходило, что приглашает она меня к себе не от чистого сердца, не по своей инициативе, а по требованию своего мужа, этого донжуана.

Конечно, я могла бы дать ему настоящий отпор, отбить у него желание приставать ко мне. Но получилась бы ссора. И этот самодур, превративший свою жену в безгласное существо, запретил бы Лиде даже видеться со мной. А мне терять сестру не хотелось. И маме нашей не понравилось бы, если бы мы с Лидой отвернулись друг от друга. Всю жизнь мечтала наша мать о ладе-складе в семье, о том, чтобы дочери ее "промеж себя" были дружные.

Так или иначе, мы с Лидой продолжали родниться, виделись, когда я приезжала на родину, переписывались, когда уезжала к себе. Именно она, Лида, сообщила мне в письме эту ужасную новость, что у Милочки нашей рак, причем запущенный.

Как я плакала, прочитав это известие, как терзалась, сознавая невозможность что-либо изменить. Еле-еле дождавшись отпуска, помчалась в родные места, чтобы выручить маму и Милу: и домашнюю работу взять на себя, и садом заняться. Больной после облучения и операции нельзя было находиться на солнце, то есть работать на их участке. А из мамы, какой работник? Ей было уже около восьмидесяти лет. Знала я: она очень любит свой садочек и ни за что не откажется от него, что бы с нею самой не случилось. Конечно, от меня как от садовода первое время толку было мало. Но мама говорила, что она мной довольна. Мы приезжаем на ее участок вместе. Я работала, а она сидела в тенечке и давала мне указания, что и как нужно делать. Учила меня. Никогда прежде, занимаясь умственным трудом, не думала я, что придет время и стану копаться в земле, в навозе. Но ради мамы и больной сестры я готова была на любые жертвы, лишь бы они жили подольше. Летом я трудилась в саду, зимой — в школе. А надо признаться, что в школе, всю жизнь, трудно мне было работать. И не только потому, что эта работа сама по себе нелегкая. Еще и потому, что мои коллеги постоянно вставляли мне палки в колеса. Платили учителям тогда очень мало. За копейки никто не хотел хорошо работать, за редким исключением. Я как раз в это исключение и входила, потому что плохо работать ведь неинтересно. Старалась изо всех сил и добивалась высоких результатов — на деле, а не только на бумаге. Тот же Родион однажды сказал жене, а уж она передала его слова мне, что толк в грамматике русского языка понял он, когда у меня поучился. Правила и до этого знал, а вот применять их, выполняя письменные работы, не умел.