Нужно было мне отказать ученикам под каким-нибудь иным предлогом, придумать такую причину, которая показалась бы им, неразумным семиклассникам, уважительной. Но я не умею хитрить. Говорю всегда все как есть. И на сей раз чистую правду выложила, надеясь, что мне и моей дочери ребята посочувствуют. И вот что они сморозили, выслушав меня:
— А… Вам личное дороже общественного… — А директору после объяснения со мной заявили:
— Пусть Юлия Тарасовна будет по-прежнему у нас учителем. А классным руководителем? другая, которая не отказывается ездить с нами по городам и пишет хорошие характеристики…
В том году увеличили педагогам плату не только за преподавание того или иного предмета, но и за классное руководство, причем в 3 раза. И сразу желающих вести его стало больше, чем классов в школе. Мой 7"в" передали учительнице, у которой не было высшего образования и она даже не имела права работать в средней школе, но как-то сумела с директором договориться. И в "часах" ей никогда не отказывали. А теперь вот еще и "классной" сделали…
Не сомневаюсь, и я смогла бы отстоять свое право на класс, который вела уже 3 года. Но не захотела этим заниматься. И поступила наоборот: написала еще одно заявление с просьбой уволить меня "по семейным обстоятельствам". Прочитав это мое "прошение", директор "офонарел": "Как так можно поступать! — всплеснул он тонкими руками с толстыми, точно сосиски, пальцами. — Бросать работу посреди учебного года. Кто возьмет ваши часы? У всех преподавателей нагрузка по макушку"…
Но его беспокоило, как я догадалась, совсем не это. А то, что по этому поводу ему придется отчитываться перед заведующим горОНО. Волновало его еще кое-что: сможет ли кто-то другой проводить занятия по русскому языку в классах, которые формировались специально для меня — неугодного учителя?
Разумеется, я не стала этого прохвоста ни запугивать, ни утешать. Просто поинтересовалась спокойно и вежливо:
— А делать пакости педагогам с высшим образованием и большим стажем работы в середине учебного года разве позволительно? — Ему нечего было ответить на мой вопрос, и он подписал поданный мною лист.
Так распрощалась я со школой. Детишки мои, брошенные мною "на произвол судьбы", получили возможность сравнить меня и как преподавателя русского языка, и как классного руководителя с другими педагогами, которые, не справляясь с трудным по составу классом, менялись у них чуть ли не каждый день. Поняли ребята, кто какой и какую допустили они ошибку, предъявив мне ультиматум. Но признаться в этом им было стыдно. Родители же этих девчонок и мальчишек, узнав о случившемся — не от меня, естественно, — пошумели, пошумели, да и смирились. Что им еще оставалось? Я же, получив расчет, сразу уехала. И не пожалела потом, что ушла. Теперь у меня появилась возможность к дочери ездить чаще, на мамином участке трудиться не по два месяца в году, а весь сезон, а главное: больше внимания уделять литературному творчеству, всерьез заняться которым мечтала я с давних пор.
Заканчивая разговор о школе, замечу: последний мой директор, подложивший мне "свинью", когда уже сам вышел на пенсию (и не по выслуге лет, как я, а по старости), извинился передо мной за тот, как он сказал, "опрометчивый" поступок…
Тем, что я раньше срока превратилась в пенсионерку, тут же воспользовались Юдины. Когда я вернулась от дочери, Лида, позвонив мне, сообщила, что Мила очень плоха, держится только на морфии и что, чтобы застать ее в живых, надо мне срочно ехать в Летний. Обливаясь слезами, помчалась я в кассу, купила билет на самолет. Телеграмму, чтобы меня встретили, посылать Юдиным не стала, решив, что от аэропорта до их дома сама как-нибудь доберусь. Вещей у меня с собой было немного.
Прилетаю, вся дрожу от страха. С дороги и сразу к маме, к постели умирающей сестры, — на это у меня духу не хватило. Думаю: Юдины меня вызвали, пусть они меня туда и ведут. Заявляюсь к ним: сидят веселые. Обрадовались, что появился повод выпить. Приглашают к столу. А дело было поздним вечером, засиживаться у них не стоило. Странным показалось мне их поведение.
— Чему, — спрашиваю Лиду, — ты радуешься? Как можно улыбаться, когда твоя родная сестра умирает, не дожив до 40 лет?