Цецилия никогда не вступала в разговоры, по ее понятиям слишком уж серьезные. В политике она не разбиралась, была молода и неопытна, а тут еще впервые в жизни находилась в обществе настоящего писателя, — это ей храбрости, конечно, не придавало. Но сейчас ее робость вдруг исчезла:
— У нас много нового, пан Илемницкий!
— "Товарищ", Цилька! — поправил ее Ян.
Цецилия выразительно посмотрела на своего Иванчика, но рассердиться не успела. Ян, желая ее ободрить, попросил:
— Расскажи, Цилька, о нашем нотариусе, который меняет окраску, как хамелеон. У тебя это так ловко получается!..
Цилька уже без стеснения и с видимым удовольствием приступила к рассказу.
— Видите ли, у нас в Дубниках есть один нотариус — может быть, вы даже его знаете. — Цилька уже не называла Илемницкого "пан", но и слова "товарищ" тоже избегала. — Зовут его Гейза Конипасек… От отца я слыхала, что во времена мадьярского господства, когда этот Гейза числился еще только помощником нотариуса, он был не прочь превратить всех дубничан в венгров… После переворота он моментально переделался в чехословака, стал ярым аграрием, научился любить нашего "отца" Масарика и ненавидеть бедняков, которые не хотят работать за гроши на его виноградниках и голосовать за ту партию, за которую голосует он.
— Те, кто поумней, у нас всегда голосуют за коммунистов, а дураки да тупицы — за людаков, — поспешил вставить Иванчик.
Сама девушка этого никогда не сказала бы. Ведь ее отец был людак, а его-то уж никак нельзя было назвать дураком.
— Не перебивай! Когда дали "независимость", у нас в Дубниках начали поговаривать, что нотариус теперь, вероятно, подастся к гардистам. И действительно, как вы думаете, кто держал речь с балкона городской управы в парадном гардистском мундире? Не кто иной, как пан нотариус Гейза Конипасек! Мой отец прямо в ярость пришел от этого зрелища.
— Изобрази, как он говорил… Изобрази, Цилька!..
Цецилия встала из-за стола, выкинула вперед правую руку и, рубя ею воздух, завопила:
— Словаки и словачки! Двадцать лет в республике Масарика и Бенеша нас угнетали чехи… Но мы победили, ибо все как один встали под знамена нашего великого вождя Андрея Глинки. Слава ему!.. Сла-а-а-ва! Кто не с нами, тот против нас, и с такими мы церемониться не будем, пусть катятся в Прагу, в Москву, в Палестину, к чертовой матери!! Все мы словаки, а все словаки — людаки…
— Вот именно! Одним миром мазаны, — засмеялась Илемницкая.
— Ха-ха-ха! — от души хохотал Петер Илемницкий. — Да у вас прямо артистический талант, Цилька!
— Покажи нам как фарар скупает виноград и продает вино, — подзадоривал Цильку Ян. Ему хотелось, чтобы Цилька продемонстрировала весь свой репертуар. Но Цилька воспротивилась — фарар был духовной особой и рассказывать о его крохоборстве она считала неудобным.
— Ну тогда про Чечевичку! Вот уж типичный ренегат!
— Я сразу о нем вспомнила, когда пан… когда товарищ Илемницкий заговорил о чечевице. Этот Чечевичка явился к нам откуда-то из Моравы, когда чешские войска вслед за мадьярами вступили в Словакию. Поселился у нас и взял в жены девушку из Гаванской[3] слободы. У ее родителей была небольшая лавочка… Этот Богумир Чечевичка знал, чего хотел. С помощью нотариуса он выхлопотал патент на трактир, купил старую гаванскую мельницу, оборудовал там танцевальный зал, остальное помещение отвел для картежников и пьяниц, и вся округа валом повалила к нему. Приезжали даже из Братиславы и Трнавы… А уж про наших дубницких и говорить нечего: чуть заведутся деньжата — бегом в "Содом и Гоморру", как называет этот трактир моя мама… Совсем еще недавно он везде кричал: "Что ни чех, то "сокол"!", а тут вдруг начал распускать слухи, будто его бабушка с материнской стороны была моравской немкой, а жена — габанка, то есть по происхождению тоже немка, и что теперь они вместе с детьми хотят вернуться в лоно своей истинной нации… Объявив себя немцем, этот самый Чечевичка стал ходить по нашим габанам и агитировать их, чтобы они вступали в немецкую партию, а детей отдавали учиться в немецкие школы!
— А ваши габаны помнят еще немецкий язык? — спросила расстроенная этим рассказом Илемницкая.
3
Габаны — потомки немецких анабаптистов, изгнанных из Германии по религиозным мотивам и осевших поначалу в Южной Моравии, а затем в Западной Словакии. Занимались ремеслами. —