Чем дольше я смотрел на Иерусалим, тем больше убеждался в том, что мое первое впечатление было ничуть не преувеличенным, не чрезмерным. Если Иерусалим и не был рожден из вулканической лавы, по крайней мере, он был рожден огнем человеческого разума. Великолепные и ужасные дела творились за его стенами. Современный мир появился в его тени. Странно, что величайшему событию в истории человечества суждено было свершиться на этом пустынном плато; но, вероятно, еще более странно, что Иерусалим по-прежнему сохраняет историческую атмосферу нетерпимости. Мне казалось, что я слышал Голос в пульсации жара, и Голос этот говорил:
«Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!»4
Эти слова звучали у меня в голове, как эхо жары, дрожавшей над Елеонской горой. Я вновь прислушался, но больше не было ни звука — лишь скрип плуга по сухой земле и цоканье копыт мула по каменистой дороге.
Поднявшись на самую вершину горы, я оказался на округлой, куполообразной площадке перед часовней Вознесения, которая теперь принадлежит мусульманам. На мощеном камнями участке вокруг вершины пожилой низкорослый гид в темных очках, костюме европейского кроя и алой феске демонстрировал Иерусалим толпе английских туристов, указывая то туда, то сюда сложенным зонтиком. Я обратил внимание, что он рассказывал об Иисусе Христе так, словно был миссионером, излагающим основы христианской веры компании слабоумных язычников Патагонии.
— Запомните, пожалуйста, — говорил он, — что наш Господь вознесся на небеса.
Двое или трое туристов, очевидно, утомленные его изложением Писания, отвернулись, а пожилой мужчина, похожий на карикатурного полковника со страниц «Панча», прочистил горло, подчеркивая возмущение, как будто показывая всем видом, что говорить вслух о подобном как-то неловко.
— Ну, что же, — продолжил гид, энергично ткнув в воздух зонтиком, — место Вознесения находится прямо здесь, возле маленького круглого строения, в которое мы теперь можем войти. Запомните, пожалуйста, что именно здесь наш Господь попрощался со своими учениками.
Группа дружно кивала. А гид продолжал высоким голосом:
— И Он сказал: «Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се, Я с вами во все дни до скончания века»5.
На несколько секунд воцарилась тишина. Полагаю, все эти люди, посетившие Иерусалим в ходе тура из Каира или Афин, как и сам я, испытали неловкость, вызванную этими прекрасными, светоносными словами, обращенными к иному миру.
«И се, Я с вами во все дни до скончания века».
Даже высокий голос низкорослого гида с его странным акцентом не мог разрушить силу этих слов. Мне казалось, что нечто возвышенное и прекрасное снизошло на всех нас и исчезло. А затем «полковник» еще раз прочистил горло и спросил жену, не помнит ли она, где его солнечные очки.
Когда они ушли, я остался один на вершине, развернулся спиной к Иерусалиму и, взглянув на восток, увидел то, что никогда не забуду.
Елеонская гора немного выше Иерусалима, она закрывает город от пустынных земель, тянущихся вниз, к Мертвому морю.
Иерусалим расположен на высоте 2500 футов над уровнем моря; Мертвое море — 1290 футов ниже уровня моря. Итак, на расстоянии свыше двадцати пяти миль уровень земли падает почти на 4000 футов в сторону жаркого, тропического мира долины Иордана. И если на холмах Иерусалима ночью бывает довольно морозно, в двадцати пяти милях оттуда, в Иерихоне, жарко и душно, так как долина Иордана представляет собой природный феномен: разлом в земной поверхности, который круглый год дышит яростным жаром.
С вершины Елеонской горы открывался вид на эту тропическую лощину, напоминавшую фотографию лунной поверхности. Я смотрел вниз на этот стерильно-безжизненный мир — мир коричневатых округлых холмов, тесно сгрудившихся, лишенных растительности, стремительно спадавших к горячей впадине, а в отдалении виднелась узкая голубая полоска, намекавшая на существование вод Мертвого моря. Еще дальше, за этой синевой, поднимался барьер коричневых холмов, оттененных фиолетовыми тенями. Это были Моавские горы.