Владимира Мономаха в те дни не было в Переелавле. Он еще зимой отправился в Смоленск, где сидел на княжении сын Вячеслав. С ним, как всегда, была Гита, но неожиданно она заболела и в начале мая умерла.
Мономах еще не успел отойти от похорон, от долгого изматывающего душу обряда прощания. В ушах еще звучали последние слова Гиты, взгляд еще ловил ее тень, сердце невольно сжималось в предчувствии ее шагов. Княгиня еще была здесь казалось, ее можно было отыскать где-то в кладовых или на заднем дворе. Но в то же время было ясно, что она уже никогда…
И в эти дни пришла весть о половецком выходе. Услышав о новой напасти, переяславльцы горестно вздыхали: «Дождались!.. Беда не приходит одна», - а потом лезли в клети доставать рогатины, сулицы, щиты и топоры.
Если бы не прискакавшие на похороны матери сыновья, Мономах, наверное, так и не вышел бы на кочевников, а послал вместо себя кого-нибудь из воевод - настолько велика была его скорбь. Но присутствие детей заставило его усилием воли загнать боль внутрь и выплеснуться в ярости - как смеют безбожные агаряне приходить на Русь сейчас, когда ему так больно? Что ведают они о настоящей боли? Ничего! Так пусть узнают!
И Мономах поскакал в Переяславль, а по дорогам Руси, обгоняя его, мчались гонцы созывать князей на войну.
В Киеве вершились свои дела. Из Польши нежданно-негаданно явился ляшский королевич Збигнев, незаконный сын Володислава Германа, сводный брат короля Болеслава и родной брат новой жены Ярослава Святополчича. Прискакал он не просто так - Польша раскололась на две половины, ибо Збигнев оставался недоволен выделенной ему частью. В прошлом году Святополк Изяславич посылал против него сына Ярослава с ратью, и теперь королевич просил у тестя военной помощи.
Святополк не желал связываться с ляшской усобицей, тем более что он уже был связан словом и родством с обоими супротивниками: оба были братьями, один женат на его собственной дочери, а на сестре другого он сам женил сына. Помощи мог просить любой, и если бы захотел ослабить Польшу и отвлечь ее от притязаний на Волынь и червенские города, киевский князь мог бы послать дружины и к Збигневу, но не хотел. Однако и отказать родичу не мог и поэтому изворачивался, отвлекал королевича охотами и пирами, засылал к нему красивых холопок. Варвара только-только родила ему второго сына, Изяслава, еще не оправилась, и советы князю давала Любава, снова почувствовавшая себя значимой. За Болеславом была замужем ее дочь, и женщина советовала прогнать королевича. Святополк сам склонялся к такому ответу, но бояре и особенно Мишата Путятич, который после смерти Яна Вышатича вошел в боярскую думу, не желал этого. В отместку Збигнев мог пойти войной на Волынь.
Святополк оказался между двух огней. И тут как снег на голову свалился гонец от Владимира Мономаха.
Получив послание, великий князь обрадовался. Пускай половцы, пускай его зовет Мономах! Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. И Святополк, едва прочел грамоту, кликнул бояр и передал им свое княжье слово: немедля собирать полки и идти на помощь Владимиру Переяславльскому.
К вечеру опять зашел королевич Збигнев, но едва он завел свою речь, как Святополк перебил его, взмахнув Мономаховой грамотой:
- Недобрые вести у меня! Половцы поганые на Русь пришли! Надо землю родную оборонять, так что не обессудь, королевич, не до тебя нам ныне! Ступай, и да хранит тебя Бог!
Хотя ему ни разу не сказали ничего определенного, Збигнев был до того поражен отказом, что от огорчения не смог сказать ни слова. Только поклонился и быстро вышел.
Рать собрали быстро. Обычно нерешительный и ищущий во всем подвох, на сей раз Святополк был жив и бодр. Он кликнул воевод, наказал им поднять дружину, боярам повелел созвать ополчение, сам следил за сборами и в назначенный день, отправив вперед гонца, выехал из Киева во главе своих полков, с боярами и воеводами.
Как всегда в последнее время, его путь пролегал мимо Печерской лавры. В монастыре еще ничего не ведали о новом набеге, хотя Нестор-летописец по-прежнему был частым гостем в Киеве и иной раз по нескольку дней живал на княжеском подворье, изучая древние рукописи. Его «Повесть временных лет» уже подходила к концу, он приступил к жизнеописанию самого Святополка Изяславича и его братьев-князей.
Оставив дружину за стенами монастыря, киевский князь с боярами, воеводами и малым числом отроков прошел на широкий монастырский двор, снял с головы шелом, степенно перекрестился на маковки церкви, потом поворотился к часовне, где лежали мощи Феодосия Печерского.
Там его застал игумен Феоктист, сменивший покойного Иоанна. Великий князь стоял перед каменным гробом на коленях, склонив голову на грудь, и молился. Не желая прерывать молитвы, игумен скромно простоял все время в уголке, пока наконец, перекрестившись последний раз, Святополк не поднял голову и не увидел его.
- Благослови, святой отец! - молвил он, не вставая с колен.
- За что ныне молишься ты, князь? - строго спросил Феоктист.
- Поганые пришли на Переяславльскую землю, - ответил Святополк. - Брат мой, Владимир Всеволодович, зовет меня на помощь, оборонить Русскую землю. Здесь молился я, просил у Феодосия помощи в ратном деле…
- У самого Феодосия? - Игумен испуганно покосился на гроб, словно боялся, что тот от такого кощунства провалится сквозь землю. - Но под силу ли сие дело…
- Коли дарует Феодосии Печерский нам победу над погаными, накажу, чтобы его во всех монастырях и в церквах почитали как святого Русской земли, наравне с Владимиром Святым и его сыновьями, братьями-страстотерпцами Борисом и Глебом! - воскликнул Святополк Изяславич и перекрестился.
Сей порыв князя затронул самые потаенные струны души Феоктиста. Он сам мечтал, чтобы святителя земли Русской почитали как святого, и игумен тепло промолвил, благословляя князя:
- Господь да поможет тебе, княже, и всему воинству русскому. Мы же будем молиться за вас!
К удивлению Мономаха, на его призыв впервые откликнулся Олег Святославич Новгород-Северский, пришедший к Переяславлю вместе со своим средним сыном Святославом и приведший небольшую дружину и полк черниговцев. Последним подошел Мстислав Вячеславич, сыновец Давида Игоревича Дорогобужского со своим войском.
Собравшись вместе, князья почти налегке скорым шагом вышли к Лубно. Высланные вперед сторожи доносили, что основные силы половцев все еще стоят под городом и лишь малые отряды скачут по окрестностям, сжигая села и погосты, угоняя скот и людей и забирая добро. Прождавший несколько дней из-за смерти Гиты, Мономах теперь спешил изо всех сил. Он забыл о своем возрасте, о недавней потере, вообще обо всем на свете, и остальные князья, бояре и воеводы, не говоря уж о простых дружинниках, следовали за ним, подчиняясь его воле.
К Суле вышли вечером. Накануне войско остановилось передохнуть и приготовиться к бою. В последний раз выслали дозоры, хотя и так был виден окруженный кострами город. На стенах горели факелы, у подножия раскинулся половецкий стан, но город был цел. Он еще стоял, хотя стены его местами были опалены, кое-где почти просели, ров возле разрушенного защитниками моста засыпан, а посады выгорели дотла. Лубно держался из последних сил, и кабы запоздали князья еще немного, поганые взяли бы его.
Привыкшие чувствовать себя хозяевами в Посулье, степняки не поверили своим глазам, когда на них из-за реки, как снег на голову, со слитным боевым кличем устремились русские дружины. Высланные Боняком сторожи и небольшие орды, которые рыскали по округе в поисках добычи, были сметены. Русичи вброд перешли реку и, не останавливаясь, тремя клиньями врезались в стан.
Удар был силен неожиданностью. Казалось, поблизости и десятку воев укрыться было негде - и вот!.. Уже готовившиеся отдыхать кочевники снова кинулись к коням. Пока одни ловили и седлали лошадей, другие бестолково метались вокруг, третьи пешими кидались навстречу урусам, а четвертые спешили к шатрам ханов.