Но в самый последний момент, увидев в воротах дозорных, что следили за ним пристальными взглядами, Лют вдруг заробел. Как он подойдет, что скажет этим людям?
У самых стен теснились избы посада. Опасаясь набегов, посад не разрастался далеко - самая дальняя изба отстояла от заборол на полпоприща, прижавшись к оврагу. Маленькая, вросшая в землю, с буйно разросшейся на крыше травой и покосившимся огородом, она глядела на мир одним волоконным окошком. У двери на земле валялся чурбачок. Уставший в дороге Лют присел на него, уложив саблю у ног и с тоской озираясь по сторонам.
В начале лета самая огородная пора - бабы досаживают всякую овощь, смерды отбывают княжью или боярскую повинность да готовятся к сенокосу. Поэтому в посаде было тихо, только издалека доносились крики играющих детей да изредка голоса женщин. Здесь было так спокойно, здесь его никто не знал - но и он никому не был нужен. Прижавшись спиной к шершавым твердым бревнам, Лют закрыл глаза…
А когда открыл их снова, над ним, застилая солнце, стояла ветхая старушка.
- Притомился, внучек? - с тихой улыбкой спросила она. - Откуль сам будешь?
- Лютом зовут. Издалека я.
- А куда путь держишь?
- Не ведаю, - вздохнул он.
- Чего ж так? - Старушка по-птичьи склонила голову набок.
- Иду - и все. - Лют резко выпрямился, оправляя на плече мятель. - Куда глаза глядят.
- Сирота?
Голос старушки как-то странно дрогнул, и Лют вскинул на нее глаза. Она потянулась погладить его спутанные черные волосы, но не донесла руки.
- Есть у меня родня, - с неохотой признал Лют. - Только ушел я от них. Из рода извергся. Теперь я никто. И иду, не зная куда.
Теплая мягкая ладонь коснулась его головы, погладила так ласково и сильно, как, наверное, гладит мать. Люта никто, кроме сестры Жданы, не гладил по голове, и он невольно отстранился, потому что горло перехватило, а в носу защипало.
- А пойдем со мною, - ласково сказала старушка. - До огнищанина нашего, Еремея Жиросилича. Он у нас добрый. Я вот сирота - как моих деточек поганые угнали, так у него десятый годок живу, за гусями хожу, травы целебные собираю да жену его хворую отпаиваю. И тебе уголок найдется. Пойдем,внучек!
Лют нехотя поднялся, оказавшись со старушкой одного роста. Она смотрела на него добрыми слезящимися глазами, как старая собака.
- Меня дома… хазарчонком звали, - выдавил он.
- А идем, идем - все одно! Душа в тебе, видно, незлобливая… Идем! г Старушка потянула его за рукав, и Лют нехотя последовал за нею. Сторожа на воротах проводили их строгими взглядами, но спутницу Люта здесь знали, и парнишку пропустили внутрь.
Глава 2
Не успели запереть за плененными послами двери поруба, как в палаты великого князя ворвались киевский тысяцкий Ян Вышатич с братом Путятой и нарочитый боярин Никифор Коснятич. Помнившие еще его отца Изяслава и долго ходившие под рукой Всеволода Ярославича, старейшие бояре отыскали князя в его светлице.
- Повести нам, светлый князь, это что же такое деется? - с порога зычным, чуть хриплым от старости голосом возвестил Ян Вышатич. - Верно ли глаголют, что по твоему велению половецкие послы в поруб заточены?
- По моему, - сухо кивнул Святополк, расправив плечи.
- Почто? - взвился Ян Вышатич. - Поведай нам, князь! Ссоры с Диким Полем восхотел?
- Не ссоры, - метнул Святополк в старого воеводу тяжелый взгляд. - Войны!
Трое бояр переглянулись, изумленные, словно ослышались.
- Да ведаешь ли ты, князь, каково это - с Диким Полем ратиться? Ты силу их видал?
- А что сила? Что, половцы бессмертны? Бивали их прежде не раз - и стрый мой Всеволод, и брат Владимир. Они на нас ходить будут, землю зорить, людей в полон угонять - а мы молчи, терпи да дани им плати?
- Верно ты все говоришь, князь. - Ян Вышатич склонил седую голову. - Натерпелись от поганых. А только позволь дать тебе совет: по-иному с ними надо говорить.
Он молвил спокойно и даже чуть покаянно, но именно это подстегнуло вспыльчивый нрав Святополка. Слишком долго он молча слушал наказы других, ходил в чужой руке, и вот сейчас, когда только-только чего-то достиг в жизни, когда судьба дает ему возможность сделать что-то самому, находятся советчики, кои вздумали за него все решать! Он князь и обязан думать о всей земле, а бояре - они мужи смысленые, но заботятся только о своих вотчинах.
- Я ныне князь, и я решаю, как с половцами разговаривать! - рявкнул он, теряя терпение. - Подите да пошлите за моим воеводой, Данилой Игнатьевичем.
Братья Вышатичи вышли, ворча себе под нос. Никифор Коснятич чуть задержался в дверях, словно ожидал от князя слов напоследок, но Святополк молчал, и он прикрыл дверь.
На другой день стало известно, что половцы, сопровождавшие послов, ночью снялись и ушли в степь.
Лют закончил выгребать из конюшни навоз и вышел на воздух, переводя дух.
Боевых коней почти не гоняли в поля - они могли понадобиться воинам в любой день и час. Только днем их отгоняли пастись на траву, и хотя к вечеру пригоняли обратно на сторожу, работы в конюшне было мало.
- Эй, Лют! Чего расселся? - послышался окрик. - Живо на поварню!
Отрок встрепенулся и сорвался с места.
Лют прижился в крепости. Здесь все было иное. Хотя его и прозвали Хазарчонком, но звали как-то необидно. Тут никто не мстил ему невесть за что, не давал волю кулакам. Да и работой не слишком нагружали - всякий воин сам ходит за своим конем, чистит свою бронь и оружие, так что на долю Люта оставалась только грязная, хотя и необременительная работа. Он чистил конюшню, выметал двор, колол для поварни дрова. Хозяйство на стороже было нехитрое, и у парнишки оставалось достаточно времени, чтобы мечтать о том, что вот придет день и час - и он покажет себя, да так, что воевода Еремей позволит ему стать воем. А там может случиться ратный поход. Он обязательно попадется на глаза какому ни на есть князю и переберется в его дружину и, быть может, даже станет сотником. Тогда однажды он явится в Торческ, во главе своей сотни, в дорогой броне, на сытом коне… Он не будет мстить отцу и братьям - все-таки родня, достаточно будет покаяния за незаслуженные обиды.
Мальчик сам не знал, как скоро исполнятся его слова - но исполнятся не так, как того желалось всем не только на стороже, но и по всей Киевской и Переяславльской земле.
Первых половецких всадников заметили еще утром. Выехавшие в поле дозорные отъехали всего версты три-четыре, как вдруг поворотили коней и во весь опор поскакали вспять. Дозорный на вышке заметил это и оповестил воеводу.
Всадники ворвались в ворота с криками:
- Половецкие сторожи! Половцы идут!
Видя их перекошенные лица, горящие глаза, воины спешили хвататься за оружие, кинулись разбирать брони и коней, кто-то кинулся на вышку - поджигать хворост. Но тут вышел воевода.
- Неча зря глотки драть! - рявкнул он. - Ныне с половцами у нас замирение. Послы мимо проходили - уговорятся с князем и на сей раз…
Ему не успели ни возразить, ни поддакнуть - с вышки послышался крик:
- Половцы идут!
Люди бросились к стене, на вышку полезло сразу пять или шесть воинов.
Наблюдатели были правы: впереди, у самого окоема, подрагивающего в нежарком степном мареве, поднималась пыль. В клубах ее что-то двигалось, и это были всадники. Их было слишком много для простой сторожи. Толстый рукав половцев отделился от пыльного облака, устремился к крепости.
- Зажигай огонь. - Воевода, поднявшийся на вышку, отшатнулся и словно через силу, едва не спотыкаясь, поспешил вниз. Он еще не успел коснуться ногами земли, как сухой хворост занялся под умелыми руками дозорных, и, дождавшись, пока огонь весело схватится пожирать сушняк, на него бросили охапку подвявшей зелени. В небо клубами повалил темный дым. В безветрии он сперва окутывал вышку и лишь потом как бы нехотя поднимался выше.
Воины разбирали брони. Бабы с малолетними детьми уже выскакивали из изб, таща наспех собранные узлы с добром. Узенькая мелководная речушка с заросшими тальником берегами протекала совсем рядом, торопясь к Торчице. Коли повезет, берегом женщины успеют добраться до большой реки, а там через брод на тот берег и укроются в леске.