Солнце перевалило за полдень, когда наконец-то, благословив последних новокрещенцев, вздохнули епископы от труда праведного. Сходились в кучку, крестились, поздравляли друг друга с окончанием великого дела.
Подошел великий князь Владимир Святославич в сопровождении своих милостников[8].
— Ну спасибо, святые отцы, за великий почин. Идемте ко дворцу, чай, меды да брашно[9] заждались нас.
И направился в гору к воротам. За ним гурьбой последовали златоплечие иереи. Владимир Святославич взглянул ненароком вверх на забороло, увидел там меж заостренных бревен головенки сыновей и жен своих, приветно помахал им рукой.
— Наконец-то своих заметил новоженец наш, — молвила ехидно Мальфрида.
Княжичи в ответ дружно замахали отцу руками, закричали вразнобой каждый свое. Но ни одна княгиня и головой не кивнула. Правда, Адиль исподтишка чуть ладошкой махнула, и то у самого своего уха: не то другие княгини заметят. Надеясь, что новоженец еще до ее отъезда в опочивальню к ней наведается. Уж ее-то, такую мяконькую, не забыть этому женолюбцу.
Варяжко-пестун
Варяжку-дружинника позвали к великому князю. Не на пир — на разговор. Вызов этот ему не по сердцу. Он не забыл, как когда-то позвал Владимир к себе князя Ярополка, тоже вроде бы на разговор. А вышло — на смерть.
Однако делать нечего, отправился Варяжко во дворец, вздев под кафтан на всякий случай кольчужку. Меч не взял, все равно с ним к князю не пустят, но нож-засапожник сунул за ноговицу[10].
Великий князь сидел в сенях на своем стольце[11], там же было несколько его милостников, среди них корсунец Анастас, в свое время помогший Владимиру овладеть Корсунем, и воевода Блуд, видеть которого Варяжко не мог спокойно, презирал, как подлого пса.
Варяжко поклонился великому князю:
— Звал меня, князь?
— Звал, но не на рать, — усмехнулся Владимир, заметив у вошедшего под кафтаном рябь кольчужки. — Для разговора звал тебя, Варяжко.
— Я слушаю, князь.
— Княгиня Арлогия просит тебя, Варяжко, в пестуны ко княжичу Святополку. Пойдешь?
— Как прикажешь, великий княже. Я ныне в твоей воле.
— Не хочу тебя нудить, хотя другому бы приказал, да и вся недолга. Но тебя… Все на меня серчаешь?
Варяжко пожал плечами: как хочешь, так и понимай.
— Серчаешь, вижу, — вздохнул Владимир, — за то и уважаю тебя, что о верность господину своему, даже покойному, хранишь. Не то что некоторые…
При последних словах заелозил на лавке Блуд, и Варяжко подумал: «Знает кошка, чье сало съела». А Владимир продолжал:
— Я решил отпустить тебя, Варяжко, со Святополком. Знаю, тебе приятно будет служить сыну господина твоего. Знаю, не запирайся.
Варяжко и не думал запираться.
— А то ты, примечаю, волком на воеводу смотришь, того гляди убьешь.
— Не хочу я об него руки марать, — побледнев, отвечал Варяжко, понимая, что ответ его дерзок и может рассердить великого князя. Но Владимир расхохотался:
— Ай уел он тебя, Блуд. Уел.
— Ничуть, — отвечал воевода. — Собака лает, ветер носит.
— Побольше б мне таких собак, — сразу посерьезнел Владимир. — Стало быть, ступай с сыновцом[12] в Туров, пестуй его, учи. Думаю, худому не научишь. А?
— Постараюсь, князь.
— А теперь ступай. Кланяйся от меня княгине.
Варяжко вышел, Блуд сразу сказал:
— Не надо бы его к Святополку в кормильцы.
— Это почему?
— Волчонка против тебя взрастит.
— Ты что, вздумал меня волчонком пугать? — усмехнулся Владимир. — Я, может, о твоей шкуре забочусь, Блуд. Не ровен час, сунет тебе под ребро засапожник, а ты, чай, воевода. Где мне другого такого сыскать?
В голосе князя слышалась насмешка, но Блуд и вида не подал, что понял. Проглотил. От князей и не то терпеть приходится. Зато дома воевода на ком-нибудь сорвет зло: повара за бороду оттаскает или сыну затрещину отвесит.
— Забыл, великий княже, как Варяжко дважды печенегов на тебя приводил вместе с Илдеем.
— Почему забыл? Все помню. Он к Илдею по нужде бежал, а раз его хлеб ел, должен был его отрабатывать, тем более что на меня Варяжко обиду имел.
— Вот видишь, он на тебя зло умышлял, а ты его жалуешь.
— Ну уж и жалование — к сыновцу в пестуны. Вот коли б я его в воеводы поставил… К тому ж я его понимаю, он по-настоящему был Ярополку предан, не то что ты.
— Но я ж для тебя старался, великий княже, ты ж сам мне сулил за это свою приязнь.
— Что сулил, я тебе дал, все дал, кроме одного.