– Да никто, кроме меня, не найдёт! – заорала я.
Чувствовала себя маленькой и глупой. Загнанной в угол!
Мама с тревогой протянула: «Серё-еж», – и папа шагнул ко мне. Я уставилась перед собой и стиснула кулаки. Должна же быть хоть одна зацепка... Доказательство. Хоть одна зарисовка прошлого.
– Ну конечно! – хлопнула я себя по лбу. – Рюкзак! Где мой рюкзак?!
Ярик пулей вылетел из комнаты и вернулся с рюкзаком. Осторожно подал его мне, держа двумя пальцами, словно и он, и я были на грани взрыва. Я выхватила рюкзак из рук брата и дёрнула язычок молнии. Чуть с корнями не выдрала! Опрокинула сумку вверх дном и вывалила всё, что таилось внутри.
– Давай же, – бормотала я, разгребая барахло. – Давай... Зарисовка... Есть!
Дрожащими от волнения руками я схватила блокнотик, в котором рисовала забавы ради. Попыталась развести страницы, но пальцы, словно отмёрзли. Я со стоном собрала волю в кулак и разлепила непослушные листки.
Потом ещё и ещё… Пока не наткнулась на то, что искала.
– Как же? – простонала я, склонившись над блокнотом, будто в мольбе. – Почему он так... со мной?
– Лиза, что там? – осторожно подошла мама.
Но я сжалась в комок и накрыла собой блокнот. В тот миг вся боль, что блуждала по телу – боль такая огромная, что не уместилась бы, наверное, в двух мирах, – стеклась к груди и до углей выжгла сердце. Вылилась в слезах и взмыла надо мной, как падальщик. Как орёл, что рвал печень Прометею!
А Прометей всего лишь подарил тайный огонь.
Подарил из любви.
– Ярослав, что там такое? – шепнула мама.
Ярик нагнулся и боязливо вытянул из-под меня злополучный блокнот.
– Ну? – наседала мама.
– Не знаю, – протянул Ярослав. – Мужик какой-то…
Брат развернул изрисованные листочки, и я вновь увидела его. Того, кто ушёл обещаниям наперекор. Того, кто предал клятву. Я увидела его ртутные глаза и улыбку в уголках губ, волосы до плеч и тонкие черты. Увидела и всё вспомнила.
– Кто этот мальчик, Лиза? – вскинула брови мама, разглядывая рисунки. – Ты его знаешь?
Знаю, мама.
Думала, что знаю.
Знаю лучше, чем все люди и нелюди в обоих мирах.
...
Я согнулась пополам и прямо там, на полу бессильно заплакала.
Эпилог
Экипаж катил по раскисшей дороге, грозился увязнуть в топких колеях. Цок-цок – чавкали копытами лошади. Цоп-цоп – вторили капли дождя. Дождь барабанил по крыше экипажа вторые сутки! И пусть каждый на материке Сореса хоть раз на дню проклинал бога-покровителя и посланную им погоду, ни один не полыхал той ненавистью, что терзала сейчас юного Воина Ночи.
Цок-цок... Цоп-цоп.
О, боги, да сколько можно? Велор страдальчески прикрыл глаза. Звон капель и фырканье уставших лошадей раздражали крепче, чем вечная сырость и слепой белёсый туман, утопивший Тёмные земли.
Если бы только молоко за окном превратилось в снег!.. Чистый, холодный. Тот самый, что прячет изъяны. Тот, что наверняка подарит покой. Дарует успокоение пусть не кровопийце, так хоть измученной природе.
Кажется, Велор молился. Молился о снеге. Но дождь, точно назло, кромсал и кромсал и без того плешивые кроны. Размывал дороги и наверняка мечтал когда-нибудь вымыть корни и повалить даже вековых исполинов в Сокрытом тьмой лесу.
Велор горько усмехнулся, и безысходность в серо-стальном взгляде на миг сменилась задумчивостью.
А что, если попробовать?..
Кровопийца прислушался к дыханию попутчиков в экипаже, уверился, что мать и братья с сестрой дремлют, и украдкой повёл пальцем. Крохотный серебристый вихрь тотчас закружился в путаном танце, запорхал, завертелся у ног, разгоняя затхлость и запах просыревшей древесины. Снежинки, которые в буйстве вырвались из-под контроля, оседали на замаранных глиной сапогах Велора, но не таяли. Снежинки надеялись, что Сын Сореса сжалится, и они снова победно взмоют ввысь. Воссияют, как прежде.
Но разве будет теперь хоть что-то, как прежде?
Велору заорать хотелось. Клыки не сходили с самого перехода и врезались в нижнюю губу, но вместо слабости, вместо глухого стона, кровопийца крепче сжал кулаки.