Карнавал — десятка три масок, сделанных не как-нибудь, а от души. Надел человек на голову старый глобус оклеенный, — изображает космический корабль (антенны из вольерной сетки, взятой на звероферме), один из охотников шкуру с медведя аккуратно снял, выделал да нарядился: топает живым медведем. Пляшут все они вокруг елки в клубе. Время настает — вдруг разбредаются по домам, к столу. А потом инспектор рыбнадзора ракету пускает, да еще одну, вот и фейерверк; народ опять в клуб собирается, навеселе, все свои, ну, деревня теперь в пляс пошла. Старая эвенка Галя какую-то древнюю пляску выводит, а молодежь нарядная — свои танцы. А кто от возраста не в силе — сидят под стенами: посмотреть есть на кого.
Гоша празднование в клубе не пропускает. Он большой любитель танцевать и выбирает пару по своему вкусу, нравятся ему крупные женщины: «Мне, говорит, подавай, — чтоб руку на что положить было», — есть в деревне несколько таких, весом этак за сто килограммов, так Гоша кого-нибудь из них к танцу просит. Все знают, что Гоша бакенщицу Дарью приглашать будет. Дарья женщина донельзя серьезная, строгих правил, а на людях своего роста стесняется. Двадцать один год ставила бакены на весельной лодке и на моторной, когда моторы появились, — полжизни прошло в избушке на ручье Ночевальном. В клуб бакенщица старается пробраться незаметно, стоит недалеко от дверей не раздеваясь, посмотреть ей хочется на веселье, да Гошу в клубе она побаивается: Гоша подходит к ней каждый год, а она исправно отказывает, — ну да его это не смущает. Смотрит он снизу вверх на нее, не улыбнутся оба, а Дарья сомневается: что если не от души, а народ повеселить Гоша ее приглашает? Какая они пара?
— Ну что, Дашутка, — говорит он, — пойдем, покажем танец! Мы хоть красивы не были, да были молоды!
Тут бакенщице трудно приходится: отказать не положено, обидеть Гошу нельзя, а танцевать на людях с ним — смех один, вся деревня ждет, и будут люди потешаться до следующего года. Гоше-то что? С пеленок шутит, а Дарье не снести: больно серьезна, не обернуть шуткой. Отвечает она, стараясь быть как можно спокойней:
— Извини, Гоша, я-то домой собралась, печь топится, брошена у меня…
Она поворачивается и уходит, считает, что опозорил ее Гоша, дома не перестает думать об этом, и мучается: год ей вспоминать будут, что Гоша приглашал.
Гошу берет в оборот Клаша, подруга бакенщицы, — тоже гора-баба, только повеселее да побойчее, замужем как веселой не быть; танцует с Гошей — смех один: груди как раз у Гоши над головой прыгают, ухмыляется он внизу; и еще перехватывают Гошу, кружатся, а то и пляшут, тут уж знатный танцор нарасхват, — бедово веселится Гоша!
Простецкий с виду народ живет на берегу, да каждый собой — величина, много всего перевидали. Да и вообще нет простых людей, а тайга да Енисей — мир замысловатый. Ну-ка север валы раскачает, а плыть на ту сторону надо; ну-ка мороз на лыжне за пятьдесят (рукавичку только снял — надевай опять!) и до Зимовья день хода целиком (лыжни нет, снег в полтора метра), а лыжа вдруг сломалась; человек один, и дома батьку дети ждут, выжить надо. Как выжить?.. А вот там, в половодье, охотники-кето, муж с женой, плывут (от Сосновой Курьи на реке Елогуй — к селению Канготово на Енисее километров сорок будет по затопленной тайге, клочка земли нет) они в двух лодочках-долбленках, которые ветками называются, пробираются между деревьями. Так где вы ночуете, спрашиваем? А в ветках, говорят, отдыхаем!
Народ бывалый, веселых почитает и мудрых. Не зря про Гошу рассказы ходят по коптильням, бондаркам и промысловым избушкам. Ефим-охот-ник встретил Гошу в километрах двенадцати вниз по Енисею, там (против устья Елогуя) берег высокий, место хорошее: лес смешанный — кедры, ели, березы; грибы, ягоды есть. На черничниках в августе можно встретить глухарей: зеленая брусника еще румяниться не начала — вылетают молодые неразбитые выводки клевать чернику. Ефим там и заметил Гошу. Один Гоша, без собаки, с топором на плече, кружит меж деревьев, на небо смотрит, а то сядет посидит у дерева. Со стороны смотреть — деревьям кланяется. Наблюдал за ним Ефим — непонятно, чем это Гоша так далеко от деревни занят, потом подошел и поздоровался.
— Морской привет! — отвечает Гоша.
— Слушай, — говорит Ефим, — следил я тебя — ничего не пойму, что ты делаешь? Беспокойно мне стало: ты тут один, деревня далеко. Вроде как березе молишься?
— Да как сказать. Дерево надо! — в глаза ему посмотрел Гоша.
— …Так их полно — от самой деревни шесть верстов — и все деревья.
— Ну-у? — удивился Гоша.
— А чего?
— Да как сказать тебе? Дерево ищу! — только и промолвил недовольно Гоша, повернулся, переложил топор на другое плечо и дальше пошел.
Вот так: ему надо найти дерево в лесу. Потом узнали: искал он березу на воздушный винт для аэросаней, — полтайги человек обошел. Среди деревьев— дерево! Экий мудрец Гоша!
Рыбачит он мало, но лодка у него есть, под угором, как раз против дома, повыше вытащена. Столкнуть или вытащить лодку, кто на берегу, — помочь должны, такой, наверное, на всех реках обычай. Мотор каждый сам несет и на корму привинчивает. На берегу интересуются, следят, как у кого мотор заводится, ну у Гоши — р-раз! — и заревел — хорошо отлажен. Как-то осенью Гоша за брусникой ехать собрался, Гошин приятель, однорукий лесничий Леонтий, оттолкнул лодку и смотрит. Гоша дернул за шнур — мотор на рабочий ход был включен, винт сразу на больших оборотах заработал, — лодка рванулась. Гоша стоял и — бульк! — в воду. Лодка пустая кругами хозяина обводит, а бобриковое полупальто его держит на плаву, только несокрушимые резиновые ботфорты вниз тянут. Секунд несколько продержался Гоша наверху; лодок много и народ на берегу, Леонтий на своего приятеля смотрит — по всей видимости, спасать будет Гошу. Пустил Гоша струю воды из рта, самое время «Спасите!» кричать, — сейчас драть глотку будет. А он на всех посмотрел (течением его мимо несет), руку из воды вверх выбросил и говорит спокойно: «Морской привет!»
Тут так, в промысловых деревнях, — трусость показать нельзя, выкажешь что-нибудь постыдное, замараешься — и дети не отмоются. И Гоша не стал вопить, отшутился. Незадолго до этого разговоры ходили в деревне о том, что Енисей и левая сторона его раньше (когда-то!) дном моря были, — прочитал кто-то. Вот Гоша на дне и побывал, со дна привет передает и снова на дно уходит, и так несколько раз. Ближняя лодка подоспела, выловили, воду общими усилиями вытрясли, с тех пор все рыбаки с Гошей так здороваются: «Морской привет!» И на озерах об этом слух прошел, по рации так его и приветствуют. «Морской!» — говорит Гоша в микрофон рыбакам и руку кверху поднимает.
Однорукий лесничий Леонтий, лучший друг Гоши, — человек большой физической силы. На общественном субботнике он сокрушает рукой с топором лиственничные колодки толщиной в два обхвата; во время гулянок ему ради интереса подливают спиртного в граненый стакан побольше и почаще, он этого не замечает, исход всегда один: водка кончается раньше, чем речь становится невнятной. Лесничего в деревне считают немного странным, но странность эта не выходит за нормальные пределы: в шторм чья лодка, когда все другие вытащены, прыгает по волнам так, что каждый прохожий останавливается, несмотря на дождь и ветер, следит за представлением, желая увидеть, как судно перевернется в воздухе? Так это лодка его, Леонтия, друга Гоши. Сидит Леонтий на корме, держит одной рукой румпель. Сила у Леонтия есть, и помочь Гоше он рад, когда тому на лодке ехать надо; Гоше остается нести весло и бачок с бензином, тем более Гоша, чтоб было легче, схитрит, для себя полный не наливает. У приятеля Гоша, конечно, не останется в долгу. Можно видеть, как он сидит, надвинув засаленную шляпу на уши, чтоб ветром не сдуло, в лодке лесничего, копается в его новом моторе, — в конце концов мотор устает сопротивляться или, по мнению Гоши, от испуга излечивается. Два товарища ездят вдоль берега, его обкатывая, причем румпель всегда у однорукого.