Андрей Андреевич снова показал кулак и белые ногти.
— Главное, она совсем не в моём вкусе! Она старше меня, в очках, не слишком привлекательна. Вы бы видели, до чего у неё плоская грудь! Но если бы она только захотела, я бы всё бросил — Полину, хор, только чтобы хоть ещё раз…
Он вздохнул со свистом и продолжил:
— Через три дня мы прибыли в Оденсе. Погода улучшилась. Мы ездили на экскурсии, Полина пришла в себя, муж перестал в карты играть. В общем, ничто больше не повторилось. Мы с Аллой болтали на палубе о пустяках — и всё. Она решила, что нам больше встречаться незачем. Нет, мы и сейчас видимся довольно часто. Я к ней в кабинет хожу, плачу сто пятьдесят долларов за приём, а она даёт советы — у меня ведь жизнь довольно путаная. Она мой психолог и друг, я без неё шагу не сделаю. Но ей я не нужен в том смысле, в каком оказался необходим на теплоходе — чтоб быть сутками вместе, чтоб каждую минуту рядом, не отрываясь… Я теперь интересен ей в научном смысле. Мне этого мало, но и на это я согласен. Совсем никак, совсем без неё — не могу. Короче, слабак я.
«А в Нидерланды на ПМЖ собрался, — вспомнил Самоваров. — Там не будет Аллы Леонидовны. Чего же сейчас наплёл? Артистическая натура!»
— Так вам она понравилась? — снова спросил Андрей Андреевич.
— Да. Видно, что сильная личность. И некрасивой вы её зря назвали.
— Это я с досады. Вы, похоже, сами поняли, что с досады? Она одна-единственная в своём роде и всех красавиц стоит.
Вот Самоваров и узнал, кто такая любимая женщина Андрея Андреевича. Кто там ещё положен ему по списку? Жена? Полина имеется в наличии. Любовница? Уж не Ирина ли Александровна? А бедной рыжей Анне, похоже, не нашлось места в этом Пантеоне!
— Алла Леонидовна мне призналась, что любит музыку, — припомнил кстати Самоваров.
— Так и сказала? Значит, вы ей понравились, и она порисоваться захотела, — засмеялся Андрей Андреевич. — На самом деле она музыку терпеть не может, как все слишком чувственные натуры. Она сама так говорит. Кажется, она слегка презирает меня за то, что я музыкант. Это, возможно, и немужская профессия, но я ничему другому не выучен. Жаль!
— Вы сомневаетесь в своей профессии? — изумился Самоваров. — Но почему?
— Сам не знаю. У меня есть успех, есть имя в мире так называемой серьёзной музыки. Но мир этот герметически замкнутый. Мы — реликты вымирающей культуры, какие-то мамонты во фраках. Десятки лет учимся своему изощрённому и бессмысленному делу. Всё у нас очень красиво, всё давно сложилось: уютные залы, хорошие манеры…
— И публика есть, — подсказал Самоваров.
Андрей Андреевич согласился:
— Да, есть пока. Немногочисленная, но состоятельная и благопристойная. А я её не люблю — ни нашу, ни за границей. Ту особенно, что называется благодарной! Бросаются с букетами перезрелые женщины, непонятые мужьями и любовниками. Или странные господа. Они почему-то всегда коллекционируют какую-нибудь ерунду: марки, трубки, спичечные коробки. Немолодые благополучные у них лица. Рыбья кровь! К чему всё это?
Он отвернулся к окну, за которым исчез бесконечный, бледнеющий к горизонту мир и появилась плоская заслонка ночи.
— Мамонты! Именно мамонты. Как я хорошо сказал! Рояли вымирают, как мамонты — вы заметили? Их всё меньше и меньше! Редко где они водятся! Выросло поколение, которое не знает звука скрипки, — сказал Андрей Андреевич. — А хоровое пение, которым я занимаюсь? Оно и вовсе скончалось! Оно ведь портится и глупеет в записи — запечатлевается на плёнке какой-то противный визг. Нас живьём надо слушать: вот тогда мороз по коже! А кто этого хочет? Я человек успешный. Но когда огромное большинство обходится без тебя и знать тебя не желает, а Бог и ангелы его, которые, кажется, могли бы тебя слушать, слишком далеки, если не глухи…
— Не в попсу же идти! — начал Самоваров, ожидая услышать обычные проклятия в адрес шоу-бизнеса. Но он ошибся.
— Попса? Думаете, брошу в неё камень? Нет! Она доподлинно существует. Её можно есть, пить, надеть на задницу. Поплясать под неё можно. Помните, как Даша Шелегина играла в «Багатели»? Нельзя ведь теперь слушать музыку и не жевать — скучно! Вам, кажется, её выступление в кабаке понравилось?
— Даша хорошо играет, — сказал Самоваров. — И не так мрачно настроена, как вы. Музыка прекрасна — как она может умереть? У нас в музее тоже картины, каких никто сейчас не пишет, вещи, которыми никто не пользуется…