— Игорь, ты чего? Чего ты? — спрашивал он, чуть не плача. — Зачем ты это делаешь?
— Давай, давай! Так его, так! — подбадривали меня Гребенюк и Андреев.
Во мне вдруг проснулся отъявленный садист. Чувство превосходства в силе над своей жертвой всегда опьяняет. Крепко связав Славику руки за спиной, я поднялся с пола. Славик тоже встал. В его глазах появились слезы.
— Развяжи, — попросил он. — Быстро развяжи.
Его беспомощность только еще больше меня завела. Ах, ты хочешь, чтобы я тебя развязал? Ну, сейчас я тебя "развяжу"!
Я поводил глазами по комнате, и увидел магнитофонный шнур. Взяв его, я снова двинулся на Славика. Он стал отступать. Я яростно набросился на него, сбил с ног, прижал к полу, уселся на него сверху, и принялся обматывать шнуром колени. Славик стонал и отчаянно брыкался, но это только разжигало мою ярость. Крепко связав ему ноги, я поднялся, отряхнул руки и произнес:
— Все.
— Браво, браво! — зааплодировали Гребенюк и Андреев. — Смирнов, а ты не такая уж размазня, каким кажешься. Ты, оказывается, решительный парень.
Я самодовольно усмехнулся и приосанился.
Славик тем временем продолжал дергаться и плакать. У него началась истерика.
Гребенюк и Андреев смотрели на него и смеялись. Я смеялся вместе с ними. Боже, как жестоко это все выглядело, — наш издевательский смех на фоне отчаянного плача Славика. Мы буквально наслаждались его беспомощным положением. Первый ученик класса, талант, о котором пишут газеты, сейчас находился в нашей власти! Это доставляло нам огромное удовольствие, и сильно возвышало нас в своих собственных глазах.
— А интересно, — вкрадчиво произнес Гребенюк, — как он выглядит без штанов?
— Ха-ха-ха, — засмеялся Андреев. — И правда. Может, у него там что-то не так?
Завладевший мною змий толкал меня на новые "геройства". Мое буйство достигло такой степени, что я совершенно перестал улавливать ту грань, за которой заканчивается здравие рассудка. У меня до сих пор сжимается сердце, и возникает огромный стыд, когда я вспоминаю, что последовало дальше.
Я молча подошел к лежащему на полу Славику, присел, и принялся его раздевать. Я расстегнул ему рубашку, задрал майку, затем расстегнул пуговицы на его брюках, стащил их вниз, после чего снял с него трусы.
Славик вопил нечеловеческим голосом. Естественное чувство неловкости заставляло его прикрываться, и он извивался на полу, как червяк. Наблюдая за его мучениями, я испытывал неимоверное злорадство.
— Га-га-га! — довольно загоготали Гребенюк и Андреев. — Га-га-га!
Внезапно они опомнились, и их хохот мгновенно стих.
— Ты, что, с ума сошел? — рявкнул на меня Гребенюк. — Развяжи его, быстро!
— Во, дебил! — воскликнул Андреев.
Я осекся. Мои гости выскочили в прихожую, обулись, и, даже не попрощавшись, вышли из квартиры, громко захлопнув за собой дверь.
Хмель тут же выветрился из моей головы. Я понял, что здорово переборщил. И что это на меня вдруг такое нашло? По моей спине пробежал неприятный холодок. Я подошел к Славику и развязал его, чувствуя, как у меня трясутся руки. Славик вскочил на ноги, и, шморгая носом, принялся застегивать на себе одежду.
— Я пошутил, — пробовал оправдаться я, произнеся первое, что пришло мне на ум. — Ты извини, ладно?
Славик не отвечал.
Я подошел к нему и нерешительно протянул ему руку. Но он яростно отбросил ее в сторону. Славик быстро обулся и ушел.
Я стоял посреди комнаты и растерянно глядел на опустевший праздничный стол. Да, не таким я представлял себе свой день рождения! Я взял в руки книгу, которую подарил мне Славик, и раскрыл ее. На внутренней стороне обложки было старательно выведено его рукой: "Другу Игорю в день четырнадцатилетия с наилучшими пожеланиями. Здоровья, счастья, успехов в учебе! Слава". Прочитав эту надпись, я почувствовал, как у меня защемило сердце. Что я наделал! Что я натворил! Как я мог так по-скотски поступить со своим другом? Что за неведомая дьявольская сила лишила меня разума? Что толкнуло меня поддаться искушению столь нездорового любопытства?