Мы находились на расстоянии нескольких сот шагов от пуэбло, когда навахи подошли к забаррикадированному входу и вступили в бой с первыми прибежавшими с поля работниками. Многих уложили они на месте дубинками и копьями. Мы знали, что Покводж навеки для нас потерян, если навахи успеют разобрать бревна, загромождавшие вход. Но мудрыми людьми были те, что строили это пуэбло. Крыши домов, ближайших к проходу, они подперли толстыми тяжелыми бревнами, а на крышах разложили длинными рядами большие камни. В случае нападения эти камни можно было сбрасывать вниз.
Когда навахи столпились в проходе, старики и несколько юношей начали стрелять в них из луков, а женщины, поднявшись на крыши домов, сбрасывали камни. К краям крыш они не подходили и, следовательно, могли не опасаться стрел. Но навахи понимали, что с женщинами справиться легче, чем с воинами, защищавшими проход, и вскоре придумали способ, как до них добраться. Человек пять или шесть подбежали к находившемуся неподалеку сараю, сорвали с крыши несколько тяжелых шестов и, прислонив их к стене, окружавшей пуэбло, начали по ним карабкаться на стену. Как раз в эту минуту мы и другие работники подбежали ближе, и Огоуоза закричал:
- Стреляйте в тех, кто карабкается на стену!
Но мы с братом стрелять не стали. Воины испугались падавших с крыш камней и выбежали из прохода. Их вождь, Горб Бизона (мы с братом сразу его узнали), скомандовал:
- Сюда! Защищайте воинов, которые по шестам влезают на стену! Они пробьют для нас дорогу к пуэбло!
Мы подбежали к нему, называя его по имени и умоляя прекратить бой и заключить мир. На языке тэва я обратился с той же просьбой к Огоуозе, но в пылу битвы вожди нас не слышали.
- Кричи громче! Беги быстрее! - понукал я брата.
Вдруг я заметил, что один из навахов прицелился, как показалось мне, в меня. Но стрела вонзилась в грудь брата, и он упал, широко раскинув руки. Я остановился. Увидев, как побелело его лицо, я понял, что он мертв. И в это мгновение угасла в моем сердце любовь к родному народу, ее сменила ненависть. Я выстрелил из ружья в навахов, толпившихся у подножия стены, потом бросил ружье на землю и взял лук и стрелы брата. Наклонившись к Одинокому Утесу, я крикнул, словно он мог меня услышать:
- Я отомщу за тебя!
И я побежал за нашим военным вождем.
Между тем женщины заметили, что враги пытаются взобраться на крыши домов. Некоторые, подбежав к краю крыши, уцепились за концы шестов и пытались их раскачивать, другие стали швырять камни. Но воины, находившиеся внизу, крепко держали шесты. Две женщины были убиты, а остальные испугались и спустились вниз, к старикам, защищавшим проход.
К тому времени почти все тэва, работавшие в полях, прибежали к стенам пуэбло, но неприятель превосходил нас численностью. Навахи стреляли в нас из луков, метали копья, размахивали ружьями, как дубинками. Я пробился вперед, к Огоуозе. Вокруг нас толпились люди, и было так тесно, что я не мог стрелять из лука. Вдруг я обо что-то споткнулся и, наклонившись увидел валявшуюся на земле палицу. Убитый воин еще сжимал в руке петлю, прикрепленную к ней. Я отбросил лук и стрелы и поднял палицу. Мы врезались в самую гущу врага и вступили в рукопашный бой. Я видел только головы - головы навахов, на которые опускалась моя палица, и, нанося удары, напрягал все свои силы. Медленно продвигались мы вперед и наконец пробились к шестам, приставленным к стене. Вскоре после этого мы завладели северной частью прохода.
- Вперед! Лезьте по шестам на стену! - крикнул Огоуоза, бросаясь к ближайшему шесту.
Начитима, я и еще несколько воинов последовали за ним, но вдруг Огоуоза упал, пронзенный копьем. Его место занял Начитима, но через минуту Горб Бизона, размахивая ружьем, словно дубинкой, нанес ему страшный удар.
Когда Начитима упал, у меня в глазах помутилось от ненависти и злобы. Я повел воинов в атаку и, наступая на навахов, окружавших Горб Бизона, крикнул ему на языке навахов:
- Убийца отца моего тэва, я убью тебя. И вы, убийцы моего брата, берегитесь!
Горб Бизона, услышав меня, вздрогнув и попятился. Его воины рванулись вперед и оттеснили меня; я не мог нанести ему удар. Тогда на помощь подоспели тэва. Ножами, копьями, дубинками пробивали они мне дорогу к вождю навахов. А я, нанося удары, кричал на языке навахов:
- Убийцы моего брата и отца, я отомщу вам!
Навахи, слышавшие меня, не понимали, почему один из тэва обращается к ним на их родном языке. Они растерялись, а я этим воспользовался и, пробившись вперед, к Горбу Бизона, сразил его палицей. Тогда навахи пришли в смятение и обратились в бегство. Громко кричали они, что вождь их убит. Они убежали в поля и дальше, на север, а мы их не преследовали, потому что должны были выгнать тех, кто успел пробраться в пуэбло. Когда опасность миновала, я бросился к Начитиме. Он был жив, я уловил слабое биение его сердца.
В пуэбло были убиты только пятеро навахов. Остальные - их было человек двадцать - спрыгнули с северной стены и спаслись бегством. Тогда женщины разобрали заграждение из бревен и бросились нам навстречу; одни отыскивали своих любимых, другие, узнав о смерти мужа или сына, громко рыдали. Я стоял на коленях подле Начитимы. Келемана подбежала ко мне и, убедившись, что он жив, спросила:
- Где Одинокий Утес?
- Убит! - ответил я, указывая на его труп.
Она бросилась к нему, обхватила обеими руками и заплакала.
Чоромана принесла воды. Мы обмыли голову Начитимы, а когда он очнулся, помогли ему сесть. Воины уносили мертвых и раненых в пуэбло. Пришли оба кацика и стали расспрашивать нас, велики ли потери. Вдруг зимний кацик воскликнул:
- А где же Огота?
Никто ему не ответил, и тогда он повторил свой вопрос. Вдруг Чоромана, ухаживавшая за Начитимой, вскочила и сердито сказала:
- Я тебе скажу все, что о нем знаю. Он был с нами, женщинами, в конце поля. Когда мужчины побежали сюда, к пуэбло, он отстал, бросился ко мне, схватил за руки и потащил за собой. Он хотел, чтобы я убежала и спряталась вместе с ним. А я расцарапала ему лицо и укусила его. Он меня отпустил. Тогда я догнала Келеману, и больше я его не видела. Огота трус! Должно быть, он прячется где-нибудь в кустах.
Когда Чоромана умолкла, воин, который был вождем южного сторожевого отряда, громко проговорил:
- Да, Огота там, в кустах. Но сейчас он не прячется. Он умер.
- Умер! - закричала его мать.
- Но навахов там не было. Кто же его убил? - вмешалась его тетка.
- Я могу только сказать, что он умер смертью труса, - ответил воин.
- Это ты его убил! - взвизгнула мать Оготы. - Ты или кто-нибудь из твоего отряда! Отвечай! Я требую, чтобы ты мне сказал, кто его убил! Убийца тоже умрет!
Воин упорно молчал.
Так погиб мой враг Огота.
Это был печальный день для нас, жителей Покводжа. Тридцать пять мужчин и семь женщин были убиты; вопли и стоны раздавались в каждом доме. Уложив Начитиму на мягкое ложе из одеял и звериных шкур, Келемана, Чоромана и я перенесли тело моего бедного брата к реке и похоронили его на берегу. С нами была и старая Поаниу, нашептывавшая слова утешения.
Настал вечер. В тот день мы не ели, но голода не чувствовали. Начитима глухо стонал, а мы с Келеманой оплакивали умершего. Потом пришла Чоромана, принесла сосновых щепок и развела огонь в очаге. Поцеловав меня, она уселась рядом с Келеманой, обняла ее и стала утешать. Вдруг мы услышали, как какой-то старик на площади повторяет снова и снова:
- Вы, оплакивающие умерших, утешьтесь! Настанет день, когда мы отомстим за них!
- Но никто не вернет моего дорогого сына, - со вздохом сказала Келемана.
Потом раздался голос нашего старого кацика:
- Слушайте, члены Патуабу! Совещания завтра не будет. Мы встретимся через шесть дней. Соберемся мы не здесь, а в киве зимнего народа.