Когда все притихли и нашли места для ночлега, я перевернулся на бок.
— Ты бы хотела снова увидеться со своими сёстрами?
Я вспомнил о том, как она была рада увидеть Рахиму.
— Мы можем посетить твой дом.
— Ты согласен задержаться, чтобы я могла посетить свою деревню?
Я был готов сделать ради неё всё, что угодно.
Но прежде, чем я успел ответить, она сказала:
— Я пока не хочу.
Её глаза были темнее ночи. Я пристально вгляделся в них, словно мог найти в их глубинах звёзды, и попытался понять, с чем она пока была не готова встретиться у себя дома.
— Ты готова путешествовать по пустыне, которую никогда раньше не видела, навещать хаяли и заходить в незнакомые пещеры, но ты не готова возвратиться домой?
— Проще всего встретиться с тем, чего ты не знаешь.
Я вспомнил, как вернулся в город, который подвёл, где люди знали секрет моего отца. Мой секрет. Да, я понимал её.
— Мы отправимся к пещере сразу после полудня, так что попытайся поспать.
Последовала долгая пауза. Она повернулась ко мне.
— Почему ты так сильно ненавидишь пустыню?
Я не смог посмотреть ей в глаза. Вместо этого я уставился на небо.
— Я не ненавижу…
— Ты ненавидишь её.
Она вздохнула.
— Она может быть враждебной, а люди, населяющие её, могут быть такими же негостеприимными.
— А я вижу её красивую бледность, а ещё сильных людей, которые научились благоденствовать в ней.
— Они забирают чужие жизни под любым предлогом, продают людей точно товары. Не говоря уже о непрекращающейся жаре, а ещё недостатке воды и еды.
— Но, если есть плохое, то есть и что-то хорошее, надо только его увидеть. Что ты скажешь о ночи, такой тёмной, что луна служит в ней фонарём? А о лисе, которая охотится при её свете? А о птицах Мазиры, которые получают воду и мясо от мёртвых? А о песке, который разглаживается ветром, тем самым ветром, который сдвигает дюны, словно они ничего не весят. А о людях, которые живут здесь и делают это место лучше. Нас формируют руки пустыни — солнце и песок. Подумай о Рахиме, об Эдале. Подумай обо мне. О своей матери.
Я поморщился и понадеялся, что Эмель не могла видеть моего лица.
— Я не знал её.
— Но в тебе есть часть её, и раз уж я тебя знаю, я знаю, что она была хорошим человеком.
Всё, что я знал о женщине, которая дала мне жизнь, это то, что это было ошибкой. Незадолго до женитьбы на моей матери, мой отец посетил группу восточных номадов, которые пользовались таким влиянием в пустыне, что часто уведомляли большие поселения и города о том, куда они направлялись. Там он повстречал женщину, которая, по его словам, покорила его. Его тянуло к ней, как ни к кому прежде. Они возлежали, и он даже захотел сделать её своей королевой.
Но, конечно, этому не суждено было случиться. Его отец не позволил ему это сделать, тем более что на свадьбу с дочерью короля хаяли уже были потрачены средства.
И только когда я родился, мой отец, который уже был женат на Кине, узнал о моём существовании. Он послал за мной и моей матерью, и принял меня как своего перворожденного сына.
Момент был удачным, и большинство решило, что я был сыном королевы. Людям нечасто доводилось видеть королеву, а тем более, если она ждала ребёнка. Конечно, дворцовая прислуга всё знала, и поползли слухи.
Но меня приняли и вырастили как родного. Терпение королевы Кины по отношению ко мне было безграничным. Она относилась ко мне как к своему собственному сыну, и когда полюбила меня, смогла простить моего отца за то, что он сделал.
Значительно позже мне стало известно, что мою родную мать перевезли в Алмулихи, чтобы она могла смотреть за тем, как я расту. Она осталась в городе на несколько лет, а затем уехала к своей семье. И я каждый раз испытывал горечь, похожую на слишком сильно заваренный чай, иссушающий мой язык, когда думал о том, что она смогла оставить своего ребенка.
— О чём ты задумался? — прошептала Эмель, когда я ей не ответил.
Я ничего не сказал, перебирая в голове гневные мысли.
— Ты сейчас думаешь о ней?
Я кивнул.
— Ты не можешь вернуться домой, потому что он оставил на тебе раны, и я точно так же не могу принять мысль о том, что женщина, которая меня родила, могла быть хорошей.
Я рассказал ей все, что я о ней знал, и о том, как она уехала.
— Но ведь это несправедливо? Ожидать что-то от матерей?
— Что ты имеешь в виду?
— Мы хотим, чтобы они оставили ради нас свои жизни. Бросили всё, чего они хотели или планировали сделать, и были с нами рядом. Словно у них нет собственной жизни. Многие матери так поступают, и даже хотят этого. Поэтому мы воспринимаем это как должное.