Простые учителя, клерки многочисленных департаментов городского правительства, врачи государственных поликлиник, налоговые инспекторы, участковые инспектора полиции, студенты-бюджетники – вот какая публика стояла в толпе и размахивала флагами и патриотическими транспарантами. При том, что большая часть этой толпы была готова плюнуть в портрет президента Волкова за испорченную субботу. Потому что значительная часть собравшихся даже не помышляла о посещении сборища на Гостином Дворе. Но власть подстраховалась, и тем самым рисковала потерять часть столичного электората. Но это было логично – потерять десятимиллионную столицу и получить голоса остальных ста миллионов жителей Большой Страны выглядело рациональным решением. А демократия тихо рыдала, забившись в угол. Никому не было дела до глупой девчонки, урожденной в Древней Греции. В этом мире она не была нужна. Потому и ревела Демократия, и катились крупные, как спелые яблоки, слёзы, падали на асфальт и лопались с громким треском. А мир продолжал вращаться. Всем было глубоко наплевать. Потому что, если обращать внимание на каждую плачущую самку, то не хватит ни наличности, ни нервов, ни страниц бухгалтерской отчетности предприятия за минувший квартал, только что пролетевших мимо вашего окна, и загрязнивших и без того хрупкий биоценоз дворовой территории.
А вокруг природа искренне радовалась долгожданному окончанию весны. Массивные темно-зеленые лиственницы, окружавшие площадь на Дятловой горе, создавали неповторимый по красоте пейзаж, которому не мог не радоваться взгляд. Все это пиршество тяжелой зелени изящно дополняли массивные каменные бронзовые изваяния и фонарные столбы в классическом стиле. Некоторые статуи были окружены изящными фонтанчиками и серебристыми стальными ограждениями, тоже в классическом стиле. Как уже говорилось, большая война закончилась больше ста лет назад, но о ней постоянно напоминали, почитали ее героев и вкладывали миллионы и миллиарды наличных денег в постройку все новых и новых роскошных мемориалов. Часть этих миллионов оседала в анонимных карманах власть имущих, но разве может идти речь о деньгах, когда задета честь семьи?
Окружающая красота Гостиного двора была скромнее и строже. Стеклянные стаканы небоскребов окружали асфальтовые дорожки, небольшие кристально чистые пруды и массивные липы, которые готовились набрать цвет. Вся эта природная радость оставалась в одиночестве – никто не обращал на нее внимание. Люди забыли о красоте и бросились в политику.
Сашка пробивался через толпу в поисках конкретных людей. Их следовало вытащить из толпы и доставить домой, так как родители приготовили большой обед по случаю окончания школы их единственным сыном. Но люди, как назло, не попадались ему на пути. Все сплошь незнакомые лица, неродные, серые, словно сошедшие со старой черно-белой фотографии.
Сашке было семнадцать лет. Он вырос в Озерске и очень любил свой город. Несмотря на шутки друзей, которые часто поддевали на сей счет родителей Сашки, он боготворил их, но не был похож ни на отца, ни на мать. Он отличался высоким ростом, худощавым телосложением. Зеленые глаза, темно-каштановые волосы и большой нос. В то время, как родители были низкого роста. Отец отличался склонностью к полноте, а мама и вовсе была пышечкой. При этом оба отличались огненно рыжими волосами и россыпями веснушек на лице. У Сашки их никогда не было. Мама любила шутить, что ее прадед был стройным темноволосым брюнетом. В него Сашка и пошел внешне. Но друзья все равно шутили, что им ребенка в роддоме подкинули. А теперь Сашка был вынужден бегать по площади Гостиного двора и ловить некоторых шутников, чтобы вернуть их на путь истинный – а именно – путь к квартире Сашкиных родителей где их заждался обеденный стол и множество яств.
Не сидится им дома, - ругался про себя Сашка, - что они забыли на этом сборище бездельников? Неужели рассчитывают подвинуть власть в сторону и заставить к себе прислушаться? Это невозможно.
Сашкины родители никогда не отличались радикальными политическими взглядами, но, в силу того, что они застали свержение коммунистического режима в школьном возрасте, выросли с либеральными воззрениями на жизнь. Те же самые настроения они успешно привили своему сыну, который часто пугал ими своих старорежимных учительниц. Одна из них, словно почуяла неладное – классный руководитель позвонила Сашке на мобильный телефон:
- Я слушаю, - ответил он на звонок.
- Саша, - спросил беспокойный голос, - ты сейчас в Озерске?
- Да, я в Озерске.
- Слушай, нам очень поздно прислали разнарядку, правительство города устраивает для выпускников праздничный концерт, не хочешь подъехать?
- А куда, - удивленно спросил Сашка, не сразу поняв весь подвох.
- На Дятлову гору, - раздалось в трубке.
Вот шельма, - подумал Сашка, - будто я не знаю, что там не концерт для выпускников, а такой же политический митинг, только вместо революционеров и офисного планктона туда согнали бюджетников и активистов молодежных пропрезидентских организаций. В просторечии – Волков-югент.
- Нет спасибо, - ответил Сашка, - я уже на другом концерте нахожусь. Сейчас будет прима балерина выступать кажется.
- На каком концерте? Что за прима балерина?
- Я на митинге в Гостином Дворе. Сейчас Завальный будет выступать…
- Я поняла, - сказала она упавшим голосом. В трубке пошли гудки.
Концерт, - подумал Сашка, - она меня совсем за кретина держит. Да еще думает, что я, получив аттестат, продолжу бегать по ее первому зову. Как же порой глупы бывают эти учительницы.
Сашке не особо везло на учителей. Например, одна из них преподавала математику и была его классным руководителем два с половиной года. А по совместительству исповедовала коммунизм еще с момента бурной молодости. А было это без малого почти пятьдесят лет назад. Так что идеи мировой коммунистической революции были упакованы в ее затуманенное сознание без возможности удаления. То есть навечно. Не останавливало ее даже то, что в старые времена учительница едва сводила концы с концами и пару раз чуть не протянула копыта от голода. Но в тот исторический период все остальные тоже находились в подобном положении, а после смены власти ситуация модифицировалась. Появились люди, которым жилось значительно лучше. А этот факт в мозгах пенсионерки, разжиженных пятидесятью годами коммунистической пропаганды, естественно не укладывался и даже не помещался. А наличие в классе ученика, который цитировал Гринспена[2] и Гейтса[3], на любой идиотский вопрос отвечал одноклассникам «Кто такой Джон Голт?»[4], подстегивало старческий маразм. Война престарелой коммунистки разворачивалось на поле математики с удвоенным усилием. Сашку вызывали к доске чаще остальных, а он выдавал вполне неплохие ответы, за которые любой другой ученик давно бы получил свое «отлично» и счастливый слился с серой толпой класса. Но не в этом случае. Сашка был для старухи как красная тряпка для быка. От столкновений летели в разные стороны искры и крики. Старая стерва могла бы сломать жизнь парню и заложить в нем глубокую ненависть к математике. Но вмешался случай. Нельзя наверняка сказать кому повезло больше – ненавистному предмету или же самому Сашке. Где-то в середине седьмого класса пожилая коммунистка ломанулась на митинг по случаю очередного отмененного новой властью коммунистического праздника, на котором ей пришлось пережить романтическую встречу ее черепушки с тяжелым железным ломом. Рандеву привело к раскроению головы и разливанием небольшого количества серого вещества на без того грязный асфальт. Все дальнейшее происходило уже без нее, так как старая математичка, пролежав в реанимации сутки, скончалась в страшных корчах. В школе про нее забыли, как о кошмарном сне длиной в эпоху. Но им повезло. Так как исторические эпохи имеют обыкновение заканчиваться. Причем, порой, крайне неожиданно. Новая учительница была моложе в три раза, и значительно адекватнее. Так математика не стала для Сашки проклятьем и причиной разгромленной, подобно наполеоновской армии, нервной системы.