Хуги держал ее в цепких объятиях минут пять, но ни злобы, ни желания с ней расправиться в нем так и не обнаружилось. Потом он разжал руки, отодвинулся и сел.
Чернолапая поднялась и тоже села, не зная, как все это понимать.
Хуги машинально отвернулся и стал вроде бы перевертывать камни, ища под ними что-нибудь съедобное. Это совсем ее сбило с толку. Она больше не нападала, да и сил-то не было.
Остаток дня Чернолапая лежала, не поднимаясь, и лишь только во все испуганные глаза следила за тем, кто, одержав победу, не причинил ей зла. Он по-прежнему не уходил, а преспокойно, совсем как медведь, отыскивал неподалеку пищу.
Но ночью удалось от него отвязаться. К утру же он был опять рядом. Только на этот раз принес двух больших птиц. От них так вкусно пахло, что в глазах у нее помутилось. А он, неторопливо подойдя, остановился и долго ее разглядывал, а потом одну из птиц бросил на землю.
Она не ела три дня, она тридцать дней не ела ничего подобного. Птица была уничтожена в одну минуту, прямо чуть ли не с перьями.
Хуги, оторвав у второй мясистую ногу, бросил Чернолапой. Удивительно щедро вело себя странное существа, похожее повадками на медведя.
Вот теперь Чернолапая почувствовала себя сытой. Конечно, так оголодав, она съела бы еще двух уларов, но их больше не было. А тот, кто принес птиц, спокойно съел свою долю и бросил обглоданную кость. Бросил так запросто…
Подошла, понюхала, и на зубах у нее аппетитно захрустело опять.
Весь день он не уходил, а когда пытался приблизиться, она сердито урчала. Вдвоем, но каждый себе, они переворачивали камни и поедали найденных под ними личинок. Чернолапая не пыталась больше избавиться от соседства незнакомца.
Однако прошло с полмесяца, пока она перестала дичиться совсем. Хуги сумел приручить зверя. Он не знал, зачем ему это. Было только огромное желание не быть одиноким, и это желание продиктовал зов предков. Человек оставался человеком. Когда-то в глубокой древности вот так же он приручил дикого волка, ставшего впоследствии собакой, но не из корысти, а из необходимой потребности с кем-то делить радость своего, существования.
Чернолапая родилась и выросла в горах Борохоро. Ей не нужно было ни мигрировать по осени, ни возвращаться по весне на родину. Она выросла, ушла от матери; скитаясь, набрела на пустой, не занятый другими сородичами участок и продолжала бы жить и набираться положенных ей природой сил, а потом во всем повторила бы судьбу своей матери, верша извечный круг, отмеренный всякому живущему на земле. Но вот в судьбу насильно вторгся человек, и она покорилась ему, как должна была покориться. Ибо не было и никогда не будет существа сильнее, чем он
Теперь она сама ходила за ним, понимая, что он умнее и опытней. Выносливый, крепкий, не знающий усталости, Хуги с утра до вечера мог преследовать косулю, пока та не падала от изнеможения. Если удавалось набрести на свежий след барсука и вовремя отрезать его от норы, барсук тоже становился добычей. И не было ни одного случая, чтобы Хуги не поделился с Чернолапой.
С приходом весны Хуги не ушел в родные места. Он остался в Борохоро. Не пошел туда и на следующую весну. Может быть, так и забыл бы туда дорогу, но случилось то, чего он не мог предвидеть. Чернолапая оказалась на редкость преданной спутницей, сила ее привязанности к своему повелителю стала неограниченной, но и она не знала, что в ней заложена еще большая сила — сила материнского инстинкта, и удержать ее при Хуги могла бы только клетка.
И однажды она ушла и не вернулась. А когда он, соскучившись, пошел по следу, то увидел ее в обществе молодого сильного собрата.
Ему самому шел семнадцатый год. Сила его мускулов была теперь поистине несокрушимой. Он мог побороть не только любого медведя, но и прикончить его. Однако человек не мог быть соперником зверю.
Как из тумана, всплыла перед ним картина далекого детства. Он услышал неистовый рев медведей и увидел Полосатого Когтя, схватившегося с пришельцем, посягнувшим заявить свое право на Розовую Медведицу. Это было очень давно. Ему шел тогда пятый или шестой год. Они оба с нею наблюдали издали за поединком. Приходилось Хуги и еще видеть подобные схватки. Но так он никогда и не понял истинного их назначения. Ему всегда только думалось, что пришельцы, с которыми схватывался Полосатый Коготь, лишь посягали на их владения и за это должны были быть наказаны.
И что-то свершилось в его душе, как когда-то свершилось в отношениях с Розовой Медведицей, и он понял, что не нужен больше Чернолапой. Он ушел, не желая мешать ее новой дружбе. В его сердце снова появилась тяга к родным местам.
А еще четыре года спустя осиротел совсем.
Вернувшись весной на родину, Хуги не встретил там Розовой Медведицы. Он долго бродил по горам, исходил в округе весь лес, звал ее, как звал всегда после возвращения. Но она не появилась.
Он нашел ее уже в конце мая — в берлоге, провалившейся и заросшей травой. Она так и не проснулась от своей зимней спячки.
Теперь оставался только он — «сын» Розовой Медведицы.
Как-то Хуги увидел Длинноногого. Это тоже был уже матерый старый волк. Он встретился на пути и оскалил зубы. Вот как! Следовало бы прижать хвост. Оскорбленный, Хуги зарычал, но Длинноногий остался на месте. Ну что ж, наконец-то они встретились один на один. Тот, кто не хочет мира, получит войну. Хуги уже забыл о том молчаливом разговоре у волчьего логова. Волк, оказывается, помнил.
Хуги приготовился к схватке. Его глаза загорелись, мускулы напряглись, и на лице появилось выражение беспощадности. Пригнувшись, Хуги сделал огромный прыжок. Длинноногий отскочил и оказался сбоку. Хуги прыгнул еще раз, и снова волк увернулся, чтобы кинуться на своего противника со стороны или сзади. Теперь все зависело не столько от силы, сколько от ловкости. И это понимали оба.
Поединок проходил на широкой поляне сырта, у гряды морен, где когда-то погибли Бесхвостый и Хитрая. Памятное место, достойное гибели и самого Длинноногого.
Хуги кинулся в третий раз, но тут нога поскользнулась, он потерял опору и на какой-то миг вскочил позже, чем следовало. Этого мига оказалось достаточно, чтобы Длинноногому броситься на него. Он вцепился чуть ниже затылка, но Хуги спасли густые косматые волосы. Волк немного не рассчитал. Он захватил только кожу. Но уже в следующий миг сильная рука схватила волка за глотку, оторвала его от шеи и бросила оземь. Оглушенный ударом, Длинноногий не успел увернуться, и это стало его концом. Хуги больше не разжал пальцев. Агония волка была недолгой.
Отойдя от врага, Хуги присел на камень и зажал рану ладонью. Кровь на солнце быстро запеклась, боль утихла, а через неделю на шее уже ничего не было, кроме розовых рубцов. Высокогорный воздух быстро залечивал раны.
Но еще оставалась подруга Длинноногого — Остроухая со своими волчатами. Они тоже когда-нибудь вырастут, и тогда опять придется иметь с ними дело. Лучше со всеми покончить разом. Так теперь велел закон леса и гор.
Поутру Хуги отправился к Старой Ели. У логова его встретила волчица, худая, поджарая, которой, видно, было очень тяжело одной кормить своих прожорливых щенят. Однако она не стала защищать потомство.
Одного за другим Хуги молча вытаскивал из норы месячных волчат. Они тоже пытались кусаться, царапаться, но такова уж волчья натура. Смерть принимается только в бою.
И вот остался последний, маленький, пушистый и желтый. Он был меньше всех и более других казался беспомощным. И может быть, поэтому он не укусил Хуги, а лизнул протянутую руку. И свершилось чудо, подобное тому, которое свершилось двадцать лет назад. Сидя на корточках, Хуги поднял волчонка за шиворот и начал разглядывать. Волчонок жмурился от яркого света и тихонько повизгивал. На сурово-каменном лице Хуги стало прорезаться нечто вроде улыбки. «Какой же ты беспомощный, — говорила эта улыбка. — И ласковый. Такая крошка умеет ласкаться, значит, она хочет жить». Юноша посадил волчонка к себе на колени и грубо погладил. Тупомордый зверек выгнул спинку и жалобно запищал. И тогда у Хуги возникло желание чем-нибудь накормить его. Он сунул волчонка обратно в логово и ушел, а через некоторое время вернулся. В руках было несколько задушенных полевок.