Маньяк снова занялся пленницей.
- Чо, ещё не разделась? Быстрее шевелись!
Когда она сняла с себя всё, он подвёл её к умывальнику.
- Заткни отверстие пробкой и наполни раковину водой, - он поставил перед ней флакон. - Будем краситься. Ты имеешь шанс выбраться отсюда с целой кучей таких бумажек, если сделаешь всё, как я говорю.
Косясь на него в испуге, девушка выдавила из флакона немного краски. Потом склонилась над раковиной и окунула голову в воду. Бурлаков подошёл к ней сзади и медленно, явно наслаждаясь, провёл пальцем по её позвоночнику - сверху вниз. Вздрогнув, словно от ожога, она замерла на мгновение, потом снова начала полоскать волосы. Маньяк просунул ей под мышку руку и провёл ладонью по её груди, и вдруг с силой сжал её. Пленница завизжала.
- Крась, крась, шалава, - хрипел убийца.
Навязчивое воспоминание, как всегда в такие минуты, вновь выплыло из глубин его памяти. Бурлаков со стоном сжал зубы. Он знал, что оно теперь не уйдёт. Он будет вспоминать одно и то же, одно и то же, - до тех пор, пока не снимет это настойчивое, тяжкое напряжение в паху...
Свет в их деревенском доме притушен. Пахнет сивухой. Отец, как всегда, пьян.
Только что он выпорол своего четырнадцатилетнего сына ремнём и теперь снова пил, сидя в грязной, скудно обставленной комнате за столом, накрытым клеенкой. Младший Бурлаков и мать старались не попадаться ему на глаза. Раздался звон разбитого стекла. Это пустая бутылка полетела на пол.
- Райка! - заревел отец. - Сюда иди! Быстро!
Мать покорно пошла в комнату. Затворила за собой дверь. Подросток хорошо знал, что там сейчас будет. Опять заскрипят пружины старой кровати и мать начнёт вскрикивать, а потом заливисто кричать. Эти крики были ему неприятны и в то же время будоражили. Он приникал ухом к двери, жадно прислушивался, ловил каждый звук. Но на этот раз произошло что-то другое...
- С Курёхиным гуляла, сука? - рявкнул отец.
- Нет!
- Вас видели!
За дверью что-то повалилось на пол. Бурлаков-младший услышал стон матери и понял: это она упала. Послышались звуки ударов. Мать вскрикивала. Как не похожи были эти крики на те, которые раздавались обычно вместе со скрипом пружин!
Вдруг мать вскрикнула особенно громко, и отец зарычал:
- Умри, зараза! Лучше срок отмотаю, чем буду тут с тобой триппер курёхинский ловить!
Слушать дальше Анатолий не мог. Злость на отца, накопившаяся в нём, выплеснулась вспышкой неистового гнева. Он набросился на дверь плечом. Она раскрылась с первого же удара. Мать, голая, лежала на полу. Из её рта сочилась кровь, на теле пунцовели синяки. Отец, тоже голый, весь заросший волосами, лупцевал её кулаками по лицу и груди. Она пыталась закрыться руками, отползти, но он с пьяным рёвом удерживал её.
Подросток схватил его за плечи и опрокинул навзничь. Падая, отец чувствительно приложился затылком к ножке кровати. Заворочался на полу, закряхтел, силясь подняться. Смотрел на сына налившимися кровью глазами.
- Сопляк... Щас доберусь до тебя...
Анатолий ударил его ногой в живот. Отец рассвирепел, схватил подвернувшийся стул и швырнул в сына. Младший Бурлаков увернулся. Гнев, казалось, затопил всё существо Анатолия, ударил в голову, словно выпитый стакан водки. Он уже ничего не соображал. Руки его дрожали, взгляд туманился.
Отец, матерясь, полз к нему. Подросток схватил стул и обрушил его на голову родителя.
- Нет! - взвизгнула мать, но было поздно.
Деревянная доска разломилась пополам. Отец откинулся на пол. Тело его, судорожно дёрнувшись, вдруг как-то странно, неестественно изогнулось - и в таком положении застыло.
Шумно переводя дыхание, Анатолий уставился на родителя. Мать привстала и тоже смотрела на труп. Из проломленной головы отца толчками выбивалась кровь. Лицо и всё тело стремительно заливала меловая бледность.
- Ты его убил... - прошептала мать.
Она поднялась на ноги. Подошла, пошатываясь, к кровати и легла, откинувшись навзничь.
Гнев Анатолия вдруг исчез. Им овладела апатия.
- Ну и что? - как будто со стороны услышал он собственный голос. - Зато теперь нам будет хорошо.
Мать лежала перед ним голая, с кровоточащими ссадинами и синяками на теле, в своём неизменном рыжем парике.
- Как же я теперь буду без мужика, - протянула она плаксиво. - Без мужика мне никак нельзя...
Подросток смотрел на мать сначала тупо, бессмысленно. Потом его глаза расширились. Он задышал глубоко, всей грудью. Мать тоже смотрела на него. Она даже не пыталась прикрыться.
- Привести, что ль, кого в дом? - добавила она ещё жалобнее и чуть раздвинула ноги.
Анатолию показалось, что он видит её впервые. В нём стремительно нарастало желание. Глаза матери странно туманились. Он тонул в их завораживающей глубине.
- А я на что? - сказал он нарочито грубо, сорвавшимся голосом, и шагнул к ней.
Она схватила его за руку, притянула к себе. В его паху словно взорвалась бомба. Он уже не в состоянии был осмысливать происходящее. Силы его, волю, разум - всё сжирало бушевавшее в нём пламя. Он не помнил, как стащил с себя штаны, как оказался на ней. Помнил только, что её тело было горячее и мягкое и что оно с каждым судорожным толчком его напрягшейся плоти покорно подавалось ему навстречу.
Скрипели пружины, мать громко стонала, обвив его руками. В какой-то момент он вдруг осознал всю дикость, противоестественность этой связи и ужаснулся. Желание в нём стремительно угасло, он даже попытался отстраниться от неё. Она крепче прижала его лицо к своей груди.
- Теперь ты - мой мужик, - расслышал он её шёпот.
Он перевёл дух, а потом возбуждение вновь начало нарастать. Он с удвоенной энергией набросился на женское тело. Но какая-то внутренняя скованность мешала его страсти достичь предельной точки. Минута проходила за минутой, а желанного всплеска не было. Мать стонала и ёрзала головой по подушке. Краем глаза он заметил, как с её головы начал сползать парик. Под париком открылась голая, в кровоточащих струпьях, голова. Мать страдала экземой и белокровием, с неё клочьями лезли волосы, и она, чтобы сохранить их остатки, стриглась наголо. Увидев этот голый череп, он настолько возбудился, что тотчас добился желаемого. Его трясло, он задыхался, не в состоянии отвести глаз от уродливой головы, открывшейся под париком.
Мать обмякла, расслабилась, а он по-прежнему сжимал её в объятиях. Он тяжело дышал. Сердце стучало, как паровой молот. Мать что-то сказала ему, он не расслышал - как заворожённый смотрел на голый череп. Она опять что-то сказала и водрузила парик на голову. И только тут смысл слов, наконец, дошёл до него. Она говорила о покойнике. Говорила, что надо вызвать милицию.
Явился участковый, составил протокол. Мать всю вину взяла на себя. Заявила, что муж в пьяном виде начал избивать её, и она, защищаясь, ударила его стулом. Все доказательства были на её теле и лице. Потом был суд. Ей дали три года условно.
Сын стал её мужчиной. Связь с ней он воспринимал как нечто тайное, запретное, притягательно-сладкое и одновременно постыдное. Он мучился сознанием, что она всё-таки его мать, и оттого во время близости, в самый ответственный момент, у него ничего не получалось. Боязнь оказаться несостоятельным только ухудшала положение. В такие моменты ему приходилось воскрешать в памяти картину: рыжий парик, сползающий с голой головы. И он сразу возбуждался. Часто случалось так, что ему даже не нужно было представлять сползающий с головы парик - он у матери действительно сползал во время их неистовой скачки. В конце концов, он уже не мог обходиться без этого зрелища. Чтобы приблизить желанный момент, он захватывал зубами рыжий локон и стаскивал с головы матери накладные волосы. Его горящие глаза не отрывались от оголившейся головы, от рыжих прядей, разметавшихся по подушке, и его тело сводила сладостная судорога.