у, прямо как за тобой полиция гонится! Юки не знал точно, что скажет Акутагаве, он знал только, что тот должен объяснить ему – что происходит? Распахнув дверь, он влетел в комнату – Акутагава был там. Музыкальный центр транслировал радиоволну, на письменном столе лежал баскетбольный мяч, а Акутагава, одетый в легкие спортивные шорты, натягивал через голову майку. Увидев Юки, он кивнул в знак приветствия. – Как контрольная? – спросил он. – Превосходно! – Юки с грохотом швырнул ранец на пол. – Спасибо за беспокойство, у меня всё отлично! Акутагава оправил майку, провел рукой по волосам, забирая их назад и охватывая резинкой – он всегда так делал, чтобы шевелюра не мешала во время игры. Одна его бровь вопросительно поднялась в ответ на явно враждебные интонации Юки, и он легкомысленно хмыкнул: – Если бы ты был девушкой, я бы сказал, что у тебя, кажется, ПМС. – Иди к черту, – процедил Юки сквозь зубы и без сил опустился на свою кровать. Акутагава несколько секунд глядел на него изучающим взглядом. – А… – протянул он наконец, – судя по твоей недовольной физиономии, ты считаешь меня в чем-то виновным. Так? Ну, давай, говори! Ты ведь всё равно не удержишь свое праведное негодование в себе. Только говори быстрее, у меня баскетбол через пятнадцать минут. – Наоми и Таканацу, – сказал Юки. – Они только что подрались у школьного крыльца. Подрались из-за тебя! Он чуть не подпрыгнул от неожиданности, когда Акутагава весело расхохотался, услышав его ответ. Юки ощутил отвратительное чувство унижения – ему стало ясно, что Акутагава ожидал от него этих действий. Более того, Акутагава, похоже, отлично знал, что послужило причиной раздора Наоми и Таканацу – и это безмерно его веселило. Юки вскочил и резко спросил: – Что ты сделал? Что это за история, Акутагава?! – Какие мы серьезные, – прокомментировал юноша. – Полиция нравов! Тогда я буду отвечать только в присутствии своего адвоката. Увянь, моя черешня. – Акутагава! – Увянь, или, – Акутагава оперся на прикроватную тумбочку и сложил руки на груди, – если хочешь говорить со мной, прекрати вести себя так, как будто твое мнение – это конечная инстанция в вопросах морали. Мне надоело, что ты без конца читаешь мне нотации – я терпел смеха ради поначалу, но сейчас мне, Юки, осточертело это. Хватит поучать меня, хватит тыкать носом в дерьмо – я и сам могу это сделать не хуже тебя. Тон Акутагавы был серьезным и властным – он перестал смеяться, и в его глазах появился холод – колючий и опасный. Юки открыл было рот, чтобы что-то произнести, но захлопнул его, не произведя ни звука. – Вижу, до тебя дошел смысл моих слов, – продолжил Акутагава одобрительно. – Молодец. Потренируешься еще немного – я имею в виду захлопывание рта в моменты, когда готов сболтнуть лишнего – станешь просто золотом. Это добрый совет, поверь мне. Юки поджал губы, чувствуя обиду. Вот оно что, значит! Акутагава устал от его упреков и прямо говорит, что ему нужно заткнуться!... И действительно, что это Юки тут разошелся, что о себе возомнил? С какой стати он, Юки, решил, что имеет право винить Акутагаву в чем-то? Что имеет право требовать объяснений? Что, он уже и Акутагаву считает продолжением себя самого?!... Сердце Юки сжалось от боли – так сильно его ранили слова юноши. Эта боль парализовала душу и подкатила к горлу горьким комком – Юки не было так больно с тех пор, как бабушка Мика протянула ему дорожную сумку перед школьным автобусом и исчезла из его жизни. Сглотнув, юноша, произнес: – Спасибо за совет. Учту, – он огляделся по сторонам в поисках ранца, который, войдя в комнату, забросил куда-то. Подняв его, Юки отнес его к письменному столу, положил на крышку и стал неторопливо доставать из него учебники и тетради. Акутагава несколько мгновений наблюдал за ним. – Что ты делаешь? – спросил он наконец. – А на что похоже? Мне нужно приготовить домашние задания, – ответил юноша. – Ты идиот. – Это истина в конечной инстанции? – не оборачиваясь, подавленно осведомился Юки. Господи, подумал он, почему мне так важно знать мнение Акутагавы? Почему, в самом деле, я так яро протестую против его поведения, почему это меня так задевает? Почему я не могу оставить это в покое и не думать о его личных качествах и поступках?... Тут ход его безрадостных мыслей был прерван грубым вмешательством: Акутагава, бесшумно и очень быстро приблизившись к нему, сжал его руку выше локтя и резко развернул к себе. У Юки перехватило дыхание от этого неожиданного движения. Вскинув ошеломленный взор вверх, юноша встретился с жестким и непробиваемым взглядом Акутагавы, чувствуя, как сердце начинает колотиться быстро-быстро. Инстинктивно Юки подался назад, но позади него был стол, и отступать было некуда. – Ты идиот, Юки, – повторил Акутагава, – знаешь почему? Потому что ты такой же высокомерный засранец как и я – но не хочешь того признавать. Ты считаешь себя лучше других – и гордишься этим. Посмотри на себя! – Нет, я не такой, – возразил Юки. Он попытался высвободить руку, но не тут-то было: хватка у Акутагавы была крепкая, и, казалось даже, что его держит не человеческая рука, а стальные тиски. – Такой! Иначе бы не обиделся бы, когда я только что тебя осадил. Ты считаешь, что имеешь право поучать и судить, а когда тебя ставят на место, чувствуешь себя оскорблённым. – Иди к черту, – ответил Юки с явным отчаянием в голосе. Акутагава цинично улыбнулся: – А, Кимитаки, значит, признаешь, что я прав! Значит, всё-таки, не полный идиот – и отдаешь себе отчет в том, как смотришь на мир и людей! И, в свете этого, быть может хватит лицемерить? Юки обмяк, понимая, что обвинения Акутагавы отчасти справедливы, однако всё же не собирался капитулировать: – Может ты и прав, допустим, я действительно… несколько высокомерен. Но мы – ты и я – не одинаковы. Мы совсем разные, и причины и мотивы у нас – тоже разные. – Под выражением «разные причины и мотивы», ты подразумевал: «мои-то причины лучше, чем твои!» Так? – поинтересовался Акутагава насмешливо и отпустил руку Юки. – Ну-ну. Давай, докажи мне. Скажи мне, что ты думаешь о драке Наоми и Таканацу! – Это было отвратительно и низко, – сказал Юки. Он машинально потёр предплечье, чувствуя, как восстанавливается
нормальный кровоток в конечности. – Но ведь меня там не было, почему ты решил, что я виноват? – Таканацу заявила, будто ты бросил Наоми и решил встречаться с ней. Под предлогом этого она накинулась на Наоми, чтобы отомстить за обиды. Значит, ты ничего такого не говорил Таканацу и это всё её выдумки? На лице Акутагавы вновь появилась циничная улыбка: – Почему же, «не говорил»? Нет, я действительно сказал Таканацу, что расстался с Наоми, и теперь хочу встречаться с ней. Юки не поверил своим ушам: – Ты это серьезно? – Конечно. Я ведь обещал тебе, Юки, что исправлю несправедливость, допущенную мной в отношении Таканацу. Я сделал её своей девушкой, и, заодно, намекнул ей, что теперь она теперь обладает особыми привилегиями: вроде как дипломатической неприкосновенностью. То есть, что бы там Таканацу вдруг не сделает, я буду на её стороне. Юки понадобилось некоторое время, чтобы переварить услышанное. Когда до него дошел смысл сказанного Акутагавой, он взорвался: – Ты бесстыдный манипулятор! Как ты мог?! Когда ты обещал, что исправишь ошибку, я думал, что ты это серьезно сказал! – Я был серьезен, только ты меня неправильно понял. Ты ждал, что я, пользуясь своим авторитетом, скажу всем ученикам в школе: «Не обижайте бедную девушку! Она ни в чем не виновата!» Но зачем мне так поступать, Юки, если это ничему тебя не научит, а? Если бы Таканацу просто оставили в покое, ты был бы доволен собой и мной – и так ничего бы и не понял. – А что я должен, по-твоему, понять?! – Что каждый человек в этом грёбанном мире отвечает сам за себя! – Акутагава резко повысил тон, заставив Юки сильнее вжаться в стол. Он еще не кричал, но и этого было вполне достаточно, чтобы произвести угрожающее впечатление. – То, что с людьми происходит – происходит не по случайности, в этом мире вообще не бывает случайностей – все происходящие события являются следствием наших поступков и решений. Нет несправедливости, Юки, есть только закономерности – которые определяют социальное положение человека, его менталитет и потенциальные возможности. Эти закономерности определяют сильных и слабых, умных и глупых, счастливчиков и неудачников – и не я эту систему придумал, она существует века и тысячелетия. В глубине души ты знаешь, что я прав! В глубине души ты знаешь, что этот мир двойственен: в нём мёртвым узлом переплетено счастье и горе, жизнь и смерть – и только глупцы видят что-то одно. Юки, нельзя ВСЕХ сделать счастливыми! Это невозможно, потому что одни счастливы в мире и спокойствии, другие – в войне и насилии; одни счастливы отдавая, другие – отнимая и присваивая чужое; одни счастливы созиданием, а другие лишь разрушением – счастье одних всегда исключает счастье других и наоборот, вот и всё. Нельзя слепо оказывать людям помощь, не зная, заслуживают ли они её и смогут ли разумно ею распорядиться; какой прок от твоего соучастия, если тот, кому ты стремишься помочь – обратит данное тобой против других людей и натворит бед?... Наивный, ты стремился помочь этой Таканацу по доброте душевной, но зачем – ты ведь даже не знаешь, что она за человек! Она ведь сама решила подойти ко мне, это был её сознательный выбор – то, что произошло дальше, только следствие её решения. Ты решил, что это несправедливость – в то время как это только закономерность. Сегодня ты увидел, что бывает, если дать недостойному человеку незаслуженную им помощь. Похоже, Таканацу поспешила воспользоваться мнимыми привилегиями, которые я ей обещал – и решила, что теперь очередь Наоми быть жертвой, а её – беспощадной стервой. Что поделать, такова жизнь: раб никогда не хочет свободы, раб хочет иметь своих рабов. Теперь Таканацу, показав своё истинное лицо, по-прежнему вызывает твое сочувствие, она по прежнему кажется тебе невинной овечкой?... Акутагава навис над юношей, наклонив к нему голову – и его дыхание обжигало Юки лицо, а запах дорогого одеколона щекотал ноздри. Не в силах выносить этой близости, Юки отвернулся, предпочитая смотреть в сторону, а не на Акутагаву. Они стояли друг напротив друга – оба неподвижные и напряженные, словно оголенные электрические провода. Следующие слова Акутагавы были сказаны удивительно мягким тоном: – Юки… Тебе ведь нравится Наоми, не так ли? Глаза Юки широко раскрылись, щеки залил яркий румянец. Он представлял в своем воображении сцену, когда Акутагава догадывается о его чувствах к Наоми – представлял крики, насмешки, угрозы … Только не этот нежный тон! – Нравится… Ты даже скрыть этого не пытаешься, – продолжил тот. – Ты такой наивный. У тебя ведь это на лбу крупными буквами написано. Но разве, согласно твоей морали, разве Наоми поступила хорошо в отношении Таканацу, а? Нет, но ты об этом стараешься не думать! Как ты можешь быть объективным в вопросах справедливости/несправедливости – если обращаешь внимание на случай, руководствуясь желаниями своего члена? Юки дернулся, словно Акутагава дал ему пощечину. Скинув с себя оцепенение, он сорвался с места, вырвавшись из ловушки между письменным столом и телом Акутагавы, и, сделав несколько прерывистых шагов, остановился. – Ты можешь быть такой сволочью, если захочешь … – задыхаясь от возмущения, начал Юки. – Знаю, – прервал его Акутагава. – Можешь не продолжать. Я много раз это слышал. Если ты думаешь, что смысл этой фразы изменится от того, что мне её скажешь ты – то глубоко ошибаешься. Юки тяжело дышал, думая, что бы такого сказать Акутагаве, но ничего путного в голову не приходило. Дверь комнаты широко распахнулась и на пороге материализовались Тэкесима и Ботаник – оба одетые в спортивные шорты и майки. – А-сан, ты еще здесь! Тебя уже все ждут на корте! Акутагава взял со стола мяч, и, держа его под мышкой, вышел из комнаты. Когда дверь захлопнулась, Юки со стоном упал на кровать и закрыл лицо руками. – Черт! Черт! Черт! Спустя полчаса, когда разум потихоньку очистился от шторма эмоций, Юки был вынужден признать правоту Акутагавы. Нет, конечно, Акутагава не мог быть прав здесь во всём, но – по большей части – он сказал Юки верные вещи! Радиостанция передавала незамысловатую мелодию, послеполуденное солнце врывалось в комнату потоком золотистых пылинок, а Юки, лежа на постели и глядя в потолок, размышлял вслух: – Как странно только сейчас увидеть всё это! Нет, я и раньше знал о двойственности всего в этом мире, но предпочитал этого не замечать – потому что тогда мне стало бы в сто крат труднее разглагольствовать о том, что правильно, а что – нет… Боже, неужели я был настолько слеп, а Акутагава с самого начала увидел мою ошибку и молчал до поры до времени ради смеха? Я вступился за Таканацу, сам не зная, что именно Акутагава должен исправить, и… и почему вступился? Не потому ли, что в этом замешана Наоми?... Да, она меня волнует, но я не закрываю глаза на то, как она себя вела по отношению к Таканацу! Что бы там Акутагава говорил – я всё видел и мне это было неприятно, иначе бы зачем я заговорил об этом с ним?! Но… Но меня больше волнует, как Акутагава относится ко всему этому, что он думает… Я знаю, что он не поверхностный, что он понимает и чувствует больше, чем показывает, но... Ну почему я всё время возвращаюсь к нему, снова и снова?... Почему я так хочу, чтобы он стал… менее отстраненным, далёким?... Юки тяжело перевел дыхание. – Почему Акутагава такой странный? – прошептал он. – Он умён, с этим нельзя спорить, но некоторые вещи, которые он говорит… это как будто что-то, идущее от души, а не разума. Он циник, но от природы в нём есть нечто очень хорошее, светлое, только он не любит это демонстрировать! Он потерянно замолчал, испытывая в этот миг противоречивые чувства. В наступившей тишине стало отчетливо слышно радио: прозвучала музыкальная заставка, а затем хорошо поставленный мужской голос объявил о том, что настало время для выпуска новостей. – Главные новости дня... Скандал вокруг «Ниппон Тадасу» набирает обороты – обсуждение деятельности этой негосударственной социально-правовой организации вынесено на повестку верхней палаты парламента. Напомню: изначально решение о запрете деятельности этой организации было принято нижней палатой парламента два месяца назад, после чего по всей Японии прокатилась волна народных митингов и забастовок. Под давлением общественности премьер-министр Коджи Шо объявил запрет недействительным, и «Ниппон Тадасу», к всеобщему ликованию, возобновила свою деятельность, однако, как позже добавил премьер-министр: «Вопрос об этом не решен окончательно. Рассмотрением проблем, связанных с «Ниппон Тадасу» займётся верхняя палата парламента…» Это значит, что сторонникам и врагам этой известной всей Японии организации вновь придется ждать и следить за развитием событий. Так происходящие события прокомментировал ежедневник «Асахи Симбун»: «Возрождается Япония или превращается в придаток западного блока? Растет ли среди граждан нравственно-патриотическая сознательность или японцы уже перестали доверять коррумпированному правительству и верить в лучшее? Этими вопросами задается «Ниппон Тадасу», во главе которой стоит Коёси Мэриэмон – один из богатейших бизнесменов Японии и близкий друг императора Акихито. Ежегодно «Ниппон Тадасу», существующая уже более шести лет, вкладывает огромные денежные средства в спонсирование школ, больниц, детских приютов, домов престарелых, бирж труда и государственных проектов, тем самым облегчая бремя, ложащееся на бюджет страны. Благодаря субсидиям «Ниппон Тадасу» – в тяжелое время мирового экономического кризиса Япония не пережила бума безработицы и миллионы людей не лишись своих рабочих мест. За всё это простые японцы – рабочие, фермеры и иждивенцы – выказывают «Ниппон Тадасу» искреннюю любовь и глубокую благодарность. Однако, несмотря на всё вышеперечисленное, у этой организации есть также и много врагов – часть из которых занимает высокие правительственные должности. Почему? Потому что «Ниппон Тадасу» упрекает чиновников во взяточничестве и расхищении госимущества, что само по себе вызывает тревогу бюрократического аппарата. В ответ на «Ниппон Тадасу» так же сыплется огромный список обвинений, и первое из них касается Коёси Мэриэмона: якобы он
является тайным главой Борекудан – централизованного японского мафиозного сообщества, чье второе имя – Якудза – стало зловещей притчей на языцех. Его враги утверждают: Коёси контролирует 90% преступного бизнеса в Японии и деньги, приходящие от него в казну «Ниппон Тадасу» – это кровавые деньги. Но доказательств этим обвинениям нет. Итак, какая развязка будет у той истории? Какое решение примет верхняя палата парламента?...» Юки взял с тумбочки пульт и выключил радио – он всё равно не интересовался политикой, да и в Японии он был недавно. Политика ассоциировалась в его сознании с подлыми интригами и предательствами – а вот научная деятельность, которой занимались его родители, казалась лишенной эти недостатков – ученые вообще более честные люди, считал Юки. – Пойду, проветрюсь, – пробормотал он, поднимаясь с постели. Юки надеялся, что на воздухе его эмоции окончательно улягутся, а мысли обретут порядок и стройность. Стояли теплые, солнечные дни, воздух был насыщен цветочными ароматами. Юки долго бродил по парковым дорожкам, стараясь избегать людных мест, жевал травинки, пинал ногой камушки и думал, думал… Потом он нашел скамейку в тени кряжистого дуба и присел на нее. Оглядевшись, он вдруг он увидел Наоми. Она находилась в нескольких скамейках от него в полном одиночестве и о чем-то задумалась, печально хмуря брови. Юки нерешительно приблизился к ней. Она подняла на него свои глаза и через силу улыбнулась. – Это ты! Что ты тут делаешь? Тоже грустишь? – Вроде того, – Юки покосился на нее, пытаясь определить ее настроение. – Присядь, – сказала Наоми с вздохом. – Садись же! Ты видел Акутагаву? Впрочем, конечно видел, вы ведь живёте в одной комнате!... Ты был сегодня на школьно дворе во время этой безобразной трагикомедии, я тебя заметила. Выходит, ты в курсе, что он со мной порвал? – Я… мне жаль, – запинаясь проговорил Юки. Те несколько дней, когда Наоми изводила Таканацу, он не собирался забывать, но, другой стороны, сейчас Наоми выглядела такой беззащитной и расстроенной, что сердце его оттаяло. – Мне очень жаль. – Ты здесь ни при чем. Да и эта Таканацу тоже, – прошептала Наоми. – Всё дело в Акутагаве! Я ведь тоже кое-чего в жизни понимаю – он бы не стал встречаться с этой дурой, даже если бы она осталась единственной женщиной на Земле. Он сказал ей всё это ради того, чтобы проучить меня. Эффектно, нечего сказать. Но, самое удивительное то, что я не сержусь …Я знала, что нечто подобное может когда-нибудь случиться. Не такая уж я дура, как Акутагава думает. – Ты вовсе не дура! – возразил юноша. – Ты полагаешь? Акутагава считает иначе … Я ведь от него только и слышала: «дура», «идиотка»… Да, он не стеснялся меня так называть. Ты удивлен? Он тебе, верно, много обо мне наговорил. Он любил мне указывать на моё место, напоминать – какая я недалекая, какая искусственная… Сравнивал с уличной девкой, только с запросами повыше! На ее прекрасных глазах появились слезы, похожие на огромные жемчужины. – Ничего такого он о тебе не говорил, – покачал головой Юки. – Он говорил, что ты очень красивая. – Красивая! – вскричала Наоми и вскочила со скамейки. – Что для него красота! Всегда найдутся желающие занять мое место! Посмотри, что он вытворяет! Он ведь всю школу может против меня настроить, ему это как нечего делать. Он может легко выжить меня из «Масару-Мидзухара», если захочет. То, что сегодня нас с Таканацу приговорили к выплате штрафа – это еще цветочки!... Я не знаю, что у Акутагавы на уме, Юки! Не знаю!... – Не надо так! – возразил Юки, тоже встав со скамейки и глядя ей в глаза. – Я уверен, что Акутагава никогда не захочет причинить тебе вреда… – Юки, какой ты милый, – Наоми смахнула со щеки слезу. – Но ты его знаешь еще меньше, чем я. Но всё равно – спасибо тебе за соучастие! Порывисто она сделала шаг к нему, положила руки на плечи Юки и подарила поцелуй. Её губы – теплые, мягкие и пахнущие клубникой – оказались для него полной неожиданностью. Юки застыл, ощущая, как голова начинает слегка кружиться от удовольствия, а в паху разлилось приятное тепло. Наоми так же неожиданно прервала поцелуй как и начала его, зардевшись, она пролепетала: – Прости меня! Не знаю, что на меня нашло, – и бросилась прочь. – Постой! – крикнул Юки, но Наоми уже скрылась за кустами. Чертыхаясь и не зная, что думать, Юки вновь стал бродить по многочисленным дорожкам. Он не мог поверить, что Наоми его поцеловала! Зачем она это сделала – из-за расстроенных чувств или?... Шумные толпы, как обычно наводнявшие парк в это время, вызывали у него головную боль. Погуляв еще с полчаса, он решил вернуться в общежитие, так как день уже клонился к вечеру. Медленно бредя в сторону мужского общежития, Юки был погружен в свои раздумья и не сразу увидел Акутагаву. Тот в свою очередь не заметил Юки и, спустившись с крыльца, быстрым шагом направился к знанию школы. Его сопровождали Тэкесима и Ботаник, которые шли рядом с ним, не отставая ни на шаг. Все они были по-прежнему одеты в ту одежду, в которой отправились играть в баскетбол. Юки замер. Вначале он хотел окликнуть Акутагаву, но потом прикусил язык. Что он ему скажет?... Акутагава выглядел озабоченным, брови его были насуплены, изо рта торчала дымящаяся сигарета, а в руках находился какой-то сверток. Ученики, которые попадались на пути юноши, сторонились, услужливо освобождая ему дорогу. – И в этом весь ты! – сказал Юки, проводив его взглядом. Зайдя в холл общежития, он обратился к коменданту: – Бабушка Ло, а куда пошел Акутагава? – Не знаю, сынок, – пожала плечами добродушная старушка. – Вылетел, как черт из дымовой трубы вместе со своими бессменными сопровождающими, и улетел. Но перед этим забрал почту. Юки поплелся в комнату. Войдя, на постели Акутагавы он увидел разорванную почтовую бумагу – такую, какой обертывают посылки, веревки с прилипшей к ней разломанной сургучной печатью. Рядом валялся белый листок. Оглядевшись по сторонам, Юки увидел распахнутую дверцу стенного шкафа и что-то блестящее в его недрах. Юки снял пиджак, повесил его на вешалку, убрал свою обувь и подошел к шкафу. Блестела внутри дверца сейфа распахнутая настежь. Юноша заглянул в него и врос в пол от изумления: сейф был небольшим, состоял из двух отделений и оба они были завалены пачками денежных купюр. На одной из полок, нижней, царил бардак. Стопки купюр были разрушены, пачки валялись как попало. Видимо Акутагава так торопился, что забыл запереть дверцу. – Откуда у него столько денег? – удивился Юки. Он взял одну пачку и повертел в руках. Сумма была приличная, он отродясь таких денег в руках не держал – ну а если посчитать всё, что было в сейфе – на это можно купить себе небольшой дом на тихоокеанском побережье. Юки положил деньги на место и прикрыл дверцу. Снаружи сейф был замаскирован, и он никогда бы не обнаружил его, если бы Акутагава не бросил всё вот так. «Что он за человек? Что за легкомыслие? – думал юноша. – Оставлять сейф вот так – да ведь здесь целое состояние! Поистине – странный человек!» Взгляд Юки упал на белый листок на кровати. Любопытство пересилило хорошее воспитание и он, сказав себе для успокоения совести: «Я только одним глазком и на секунду!», взял его в руки. Листок был сложен вдвое и исписан мелко-мелко. Юки подошел к окну, чтобы получше разобрать написанное. «Дорогой сынок! Знаю, ты сердишься, когда я присылаю тебе деньги, но я так беспокоюсь о тебе! Деньги тебе могут пригодиться. Ты же знаешь, что кроме тебя у меня нет родного человека на этой земле, твое счастье для меня – самое главное. Как я могу еще заботиться о тебе, находясь вдали? Я хочу, чтобы ты ни в чем не нуждался. Не сердись на меня! Когда я звоню – вечно ты недоволен. Уж не знаю, как тебе угодить… Совсем не звонить? Да разве я могу прожить хоть один день, не услышав твоего голоса? Я очень жду каникул. Приготовил тебе подарок – только это сюрприз, сейчас я тебе не расскажу. Приедешь – сам увидишь. В общем – жду не дождусь, когда тебя увижу! Как твои дела в школе? По телефону вечно отнекиваешься… Я звонил Садзабуро. Знаю-знаю, ты мне запретил это делать, но я не удержался. Не сердись на меня слишком! Так вот – я звонил Садзабуро по поводу того, что к тебе подселили соседа…» Юки перестал читать и задумался. Отец Акутагавы! Конечно, нехорошо читать чужие письма. Нужно положить его на место и сделать вид, что ничего не произошло! Но Юки, несмотря на это решение, вновь начал читать. «… Он сказал – это твое решение. Сказал, что тебе, вероятно скучно и хочется развлечений. Нет, я не ругаю тебя, не подумай! Делай что хочешь, лишь бы тебе было хорошо. Но я как твой отец должен был все выяснить. Ну, заканчиваю письмо. Положу его к деньгам. Позвоню тебе – как всегда. А ты! Ну, хоть бы сам мне иногда звонил! Так ведь нет! Я тут с тоски зеленею, а он знай ворчит! Ну и сынок мне попался! Без твоей матушки мне туго приходиться, а что делать? Целую тебя, сынок. Будь здоров. P. S. Кушай хорошо! ТВОЙ ОТЕЦ»… Юки аккуратно сложил листок и положил его обратно на постель. Сев на стул, он задумался, в его голове все вертелись фразы «…Я звонил Садзабуро по поводу твоего соседа. Он сказал – это твое решение …» Припомнилось ему еще кое-что – подслушанный разговор по телефону в первую ночь в Масару-Мидзухара. – Что он имел в виду? – пробормотал Юки.