– Теперь, – сказал он ему, – я надеюсь, что Вавель должен сдаться. Немцы убедились, что мы не будем шутить. Город сожжён!
– Да, – сказал глухим голосом отец Серафин, – коснулся его Бог, чтобы от греха очистился пламенем, но много и невинных пострадало!
Старец вздохнул.
– Нужна была эта катастрофа, чтобы завершить дело, – вставил Павел.
Избегая разговора об этом предмете, Серафин только добавил, что милостивый Бог спас свою святыню.
Сказвав это, он поглядел на дверь, словно ему нужно было уйти.
Епископ задержал его взглядом.
– Есть порой тяжёлая необходимость, неизбежная! – шепнул он.
– Без воли Божьей ничего не делается, – сказал монах, – потому что и человеческая воля в Его руках.
Сказав это, он поглядел на епископа таким проницательным взглядом, что тому пришлось опустить глаза. Отец Серафин сложил руки как для тихой молитвы. Раздражённый епископ и в этом движении усмотрел что-то, нацеленное против него. Он подумал, что он, может, молится о его обращении, как та, что его недавно увещевала!
– Я вижу, вы молитесь, отец Серафин, – вставил он, – может, и за меня, бедного грешника?
Хотя в голосе звучал гнев, старичок не смешался, обратил к говорящему бледные глаза.
– Да, – сказал он, – молюсь и за вас, пастырь, ибо нет такого, кто не нуждается в молитве.
– Меня же считаете самым закоренелым грешником? – быстро добросил Павел с насмешкой.
– А кто бы из нас посмел быть Психостатой, кроме того, который в страшный судный день будет держать весы правосудия? – печально сказал отец Серафин. – Не знаю, очень ли ты грешен, Павел, но как человек ты грешен, а как грешник должен покаяться. Бог милостив к тому, которого помазал на епископа, – даст время отмыться. Перед тобой ещё семь лет…
Услышав во второй раз об этих семи годах, ксендз Павел вздрогнул. Вскоре, однако, гордость вернулась. Он поднял голову.
– Что ты мне говоришь? – спросил он. – Ты разговаривал с Господом Богом?
– Да, – сказал холодно отец Серафин. – Моя душа ежедневно разговаривает с Ним на молитве. Я малюсенький и грешный… но маленьких милостивый Христос допускает к себе. Когда я молился за твою душу, как за нашего пастыря, я слышал голос сверху: «Семь лет дано ему на искупление!»
Смиренный монах рос и крепчал, говоря.
– Семь лет! – прибавил он, вдохновлённый. – Используй их не на поджёг городов, не на месть и кровопролитие, но на мольбу Богу, на очищение себя.
Он замолчал, епископ тщетно хотел сделать лицо и тон пренебрежительные, задумался… Пользуясь результатом, отец Серафин сказал:
– Бог не хочет погибели грешника, а к тебе милостив, потому что ты сан занимал в костёле и поставил тебя на видное место. И Он хочет, чтобы этот светоч, что сиял миру, пламенем взлетел к небу.
Не имея силы отвечать ему, епископ, которого всё сильнее возмущала смелость монаха, гордо показал на дверь.
Отец Серафин склонил голову, сложил на груди руки… и вышел. Окно комнаты было закрыто, епископ резко отворил его. Вместо свежего утреннего воздуха в него влетели гарь и дым.
В хорах пели монахи, дальше, на пепелище были слышны крики солдат, костёльные колокола смешивали свои звуки с шумом оружия и цокотом коней.
– Я ещё раз побеждён! – воскликнул про себя Павел. – И ещё раз унижен!
С упрёком и жалобой он посмотрел на небо… покрытое синим дымом.
IX
Ключник Серадзкого замка, старый Врзос, с седой, коротко постриженной колючей бородой, который в некотором порядке поддерживал его пустые комнаты, иногда от нечего делать прохаживался по ним, размышляя о прошлых временах, которые там прожил. Это были единственные дни жизни, по которым остались у него воспоминания.
Он смотрел там на двор и своеобразную жизнь Лешека с Грифиной, которую фамильярно называл Русинкой, а не очень её любил; два раза сторожил привезённого сюда епископа, который требовал разных удобств, но их ему не хватало. Из некоторых соображений он вызывал у него уважение как духовный пастырь, как князь и капеллан одновременно, с другой стороны вызывал сильное любопытство и некоторое отвращение оттого, что мог совершить проступки, за которые даже в заключение попал.
Для простого человека, каким был Врзос, этот епископ, похожий на солдата, крикливый, повелительный, совсем не набожный, был неразрешимой загадкой. Он знал о том, что его сюда посадили за какое-то преступление, а потом его пришлось выпустить, платя за пленение. Это не могло уместиться в его голове – ни что совершил епископ, ни, если был виновным, почему не вынесли ему приговор и были вынуждены простить?