«Да, смелая девушка! — подумал Иван. — Чья она такая?..»
Возле моста купались дети, подростки. Возбужденно-крикливая ватага запрудила весь берег. До черноты загорелые, они купались азартно, почти не вылезая из воды, словно боясь, что Егорлык вдруг пересохнет, как это не однажды случалось прежде. Каждый мальчуган и каждая девчушка старались показать перед другими свою смелость и ловкость. Прыгнуть с невысокой глиняной кручи было делом простым и обычным. Ребята гурьбой бежали к берегу и, вытянув руки, бросались в воду, головой вниз, как лягушата. Радуясь тому, что река так легко уносила их мимо своих хат, они с криком и писком уплывали под мост и дальше, к камышам.
Те мальчуганы, что постарше и посмелее, прыгали не с кручи, а с моста. Но пока на мосту стоял незнакомый мужчина с чемоданом и плащом в руке, даже отъявленные смельчаки не решались показать свою удаль. И только после того, как девушка в синем купальнике взошла на мост и прыгнула, два подростка, очевидно самые отчаянные, показались на мосту. Лица у них были опалены солнцем, носы шелушились так обильно, как шелушится только спинка ящерицы во время линьки. Намокшие глаза сузились и жарко блестели. Давненько не видавшие ножниц чуприны выгорели и были зачесаны назад — нет, не гребенкой, а струей воды.
— Дядя, а можно нам сигануть?
Иван вспомнил свое детство, не знавшее ни воды, ни моста, и невольно улыбнулся.
— И не боитесь? — спросил он. — Высоко же!
— Хо! Чего придумал!
— Чего ж тут страшного?
— Когда же вы научились плавать и прыгать? — поинтересовался Иван, с завистью глядя на прыгунов. — Реки-то у вас раньше не было!
— Почему не было? — удивился мальчуган. — Была! Всегда была!
— Сколько мы помним, — пояснил второй, — вода все время течет и течет.
— Значит, не много вы помните… Вот в чем тут дело!
— А плавать мы с детства умеем.
В это время девушка в синем купальнике вышла на берег. Направляясь к мосту, она на ходу, подняв руки, с которых стекала вода, гребешком причесывала спутанные водой волосы.
— Ребята, а кто эта девушка? — спросил Иван.
— А вы её не знаете?
На облупленных лицах мальчуганов выразились и удивление и даже испуг.
— Не знаю, — чистосердечно признался Иван.
— Ну, как же! — Ребята рассмеялись. — Вы нас обманываете! Это же Настенька Закамышная! Да её все Журавли знают.
Мальчуган недосказал. Его точно пружиной подбросило, и он кувырком улетел за перила. Следом кинулся и второй, успев крикнуть: «Настенька сюда идет!» Под мостом в жарких лучах искрами вспыхнули брызги, и мокрые чубы понеслись, закачались по реке. «Какие молодцы! — подумал Иван. — Даже завидки берут. Настоящие сорвиголовы! Помню, мы такими не были. Нам-то не только прыгать с моста, а ноги помыть нечем было. Эх, что значит вода! Какую смелость у детей рождает!»
Иван ещё раз взглянул на Настеньку, которая зашла в воду и, плескаясь, искоса поглядывала на мост.
«Ну, пора мне к бате. — Иван вздохнул. — Пойду! Смелее, Иван…»
ХIII
Для кирпичного дома с вывеской «Правление журавлинской сельхозартели «Гвардеец» было облюбовано такое удачное место, что не только колонны, смотревшие на восток, а все стены были подставлены всем ветрам, какие только дули на Ставрополье. Вблизи дом казался ещё больше и ещё неуклюжее, и на журавлинские хатенки, обступившие его со всех сторон, смотрел начальственно-гордо — сверху вниз, как бы говоря: «Эх вы, хаты-мазанки, и кто вас тут поналепил, и больно уж вы рядом со мной низкорослые и подслеповатые…» Даже журавлинские гостиница, школа, чайная и магазин потребительской кооперации выглядели и низкими и убогими.
К подъезду вела, коромыслом огибая клумбу, асфальтовая дорога. И клумба и асфальт — в Журавлях новшество. Иван остановился возле клумбы и невольно покачал головой. Без воды травка и цветочки пожухли и умирали, вдобавок их ещё припорошило пылью: видно, давненько сюда не наведывались лейка и ведра. Было же так жарко, что асфальт даже почернел, вдавливался, как воск, и прилипал к подошвам. Проедет машина — и лягут рубцы.
Иван подошел к стене, укрылся в узкой полоске тени, закурил. У подъезда в это время было шумно и людно. То подъезжали и отъезжали машины — с людьми и без людей; то подкатывали рессорные, мягкие, качающиеся шарабаны, в них обычно ездят бригадиры и агрономы; то приходили и уходили занятые своими хлопотами мужчины, женщины, и никому до Ивана не было дела.
Вот подлетела, оставив на асфальте рубчатый след, серая, щедро запудренная пылью «Волга», видно, дальняя была у нее дорога. Из машины выбрались трое дюжих мужчин. Усталые, чем-то озабоченные, они взяли свои портфели и, не мешкая и оживленно разговаривая, направились в дом. «Если мы хотим заполучить тех бычков, надобно явиться к самому Ивану Лукичу». — «А может, сперва к его заму, к этому, как его, к Зака-мышному? Он же вдобавок ещё и парторг…» — «Да ты что? Это же не Закамышный, а мудрец да хитрец. У Закамышного не разживешься». — «Только один Иван Лукич и может помочь». — «А ежели не поможет?» — «Будем упрашивать, на колени станем». — «Да, его упросишь, характер у него, я знаю, железо». — «Ничего, иной раз и железо гнется…»
Разговаривая, они скрылись в дверях. А в это время из переулка вывернулся грузовик. Народу в нем — полный кузов. Соскочив на землю, суетливые мужчины и женщины отряхивались, приводили себя в порядок, шутили, смеялись.
— Быстрее! Быстрее! — крикнул грузный мужчина, выйдя из кабины. — Пошли, товарищи! Иван Лукич ждать не любит.
Тяжелые, сделанные из дуба двери не закрывались. Люди входили и выходили — кто спешил туда, кто обратно; и весь дом был похож на пчелиный улей в пору богатой взятки. С резким, как винтовочные выстрелы, треском подкатил мотоцикл. Водитель поднял на лоб завьюженные пылью шоферские очки, быстро поставил горячую машину на ноги-рогачики, четким шагом подошел к Ивану.
— Послушай, парень! — крикнул он. — Могу я хоть тут повидать неуловимого Ивана Лукича Книгу?
— Не знаю. — Иван пожал плечами. — Я сам только что пришел…
— Эх, беда! И что за человек! Ведь говорили, он только что был в Птичьем. Я туда, а мне говорят: умчался в Журавли.
И мотоциклист скрылся в дверях. «А батя мой, оказывается, стал неуловимым, — думал Иван, входя в ту же гостеприимно распахнутую дверь. — Поразительно, какую домину воздвиг! Прямо настоящее министерство на егорлыкском берегу. А клумба? И этот подъезд к дверям — шик! Да, любитель батя шумной жизни, Как-то он меня встретит?..»
Внизу — раздевалка. На вешалке торчал замасленный, видимо, каким-то трактористом забытый картуз без козырька, висели войлочная старенькая шляпа и пустая, из куги, базарная кошелка. За перегородкой дремал дед Корней, тот самый Корней Онуфриевич, что когда-то был водовозом в бригаде Книги. Услышав шаги, старик протер глаза и крикнул:
— Ваня! Это ты?
— Я, Кори ей Онуфриевич, я…
— Возвернулся-таки?
— Да вот, пришлось. — Прямо из войска?
— Нет, дедушка, с учебы. В армии я давно отслужил.
— А как подрос! Тебя и родной батько не узнает. Ой, ой, как дети быстро поднимаются! — Взглянул на чемодан. — Ты что ж, Ваня, и домой не заходил, а прямо в контору?
— Решил сперва отцу показаться, может, ещё и за своего не признает… — Иван невесело усмехнулся. — Тут мой родитель?
— По приметам вижу: либо тут, либо скоро заявится. — У старика заблестели живые глазёнки. — Когда его в конторе нету, так возле дома и в самом доме тишь да покой. А ныне, гляди, шумно!
— Как моя мамаша поживает?
— Да все так же, — уклончиво ответил дед Корней. — Мается… Трудно ей…
— Батько обижает?
— Обиды прежней нету. Живут мирно…
— А вы, Корней Онуфриевич, что тут делаете? — желая переменить разговор, спросил Иван.
— О! — удивился дед Корней. — Какой же ты, хлопец, недогадливый! Швейцарую, рази не видно, точно как в городе. Иван Лукич любит новшества. Я, говорит, принаряжу тебя, Корней Онуфриевич, во все форменное. Это тебе не воду к тракторам подвозить. За границей Иван Лукич бывал, нагляделся. Да и в Москву наведуется частенько. Все, что там увидит, везет в Журавли…