Экипажи этих кораблей также оставили здесь свои отметки. Так много имен, выгравированных одно поверх другого, что стали неразборчивыми. Десятки тысяч имен, больше. Шарроукин понял, что это не просто утилитарная реликвия ушедшей эпохи.
Это был мемориал умершим, огромный документ о тех, кто завоевал Солнечную систему.
Никона не был настолько тщеславен, чтобы допускать, будто кто-то оставит подобный мемориал в честь него и миллионов погибших в огне предательства Магистра войны. Нет, он умрет во тьме, забытый и никому не нужный.
Предположив, что армии Императора разобьют предателей, можно сказать, что эту войну Империум захочет предать забвению, так как она будет служить только напоминанием о временах, когда стремления человечества потерпели крах. Только если Терру захватят изменники, ее будут прославлять, как начало новой эры, начало правления Императора Луперкаля.
Гвардеец Ворона остановился и провел пальцами по резьбе, изображающей матроса в громоздком скафандре, вероятно, умирающего от радиации, когда он врезался в металл кончиком сверла, чтобы сохранить свою частицу бессмертия.
Шарроукина отделяли века от этого давно умершего матроса. Но в этот момент, стоя в одиночестве на границе темноты, он ощутил сильную связь сквозь эпохи.
Никона пошел дальше, время от времени останавливаясь, когда видел имя, достаточно разборчивое, чтобы его прочесть. Никто, за исключением Гвардейца Ворона, не прочтет их, но он чувствовал значимость в том, что хоть один человек во всей галактике помнит о существовании этих мужчин и женщин.
Он хотел знать название этого места, чтобы точно отметить его на их пути.
В ухе Шарроукина застрекотал вокс.
— Никона? — обратился безошибочно грубый голос из пепла и дыма, принадлежавший Атешу Тарсе. Апотекарий Легиона Саламандр не давал им умереть долгие годы на переднем краю этой войны, и каждый на борту «Сизифея» был обязан ему своей жизнью.
Но Шарроукин хотел, чтобы Тарса позволил одному из них умереть.
— Где ты? — спросил апотекарий.
— Во тьме. Чего ты хочешь, Атеш?
— Кадм Тиро.
— Что с ним?
— Он очнулся и хочет поговорить с тобой.
Апотекарион «Сизифея» когда-то был таким же местом смерти, как безымянная заправочная станция. После резни на черных песках Исствана V, Ульрах Брантан лежал погребенным во льду. Его тело выглядело жалкой кучей разорванного мяса и костей, которая не распадалась благодаря сухожилиям и силе воле.
Только Железное Сердце сохраняло жизнь капитану, пока он корчился в стазисе. Технологии Темной Эры одновременно пересплетала плоть и кровь, в то время как разум Брантана закалялся в исключительный клинок мести.
И там бы он оставался до самой смерти, если бы не эта проклятая птица.
По причинам, известным только его непостижимому машинному сознанию, Гаруда решил полностью вывести из строя стазисное управление криокамеры Брантана, не оставив Тарсе другого варианта, кроме как прибегнуть к отчаянным мерам ради спасения своего пациента.
— Тебе следовало позволить ему умереть, — сказал Шарроукин апотекарию после возрождения капитана. — Его жажда мести погубит всех нас.
— Если бы я позволил ему умереть, то нарушил бы мою клятву апотекария, — ответил Тарса. — Я бы закончил работу предателей.
Шарроукин хотел оспорить его точку зрения, но эта галактика видела слишком много предательства, чтобы Гвардеец Ворона пожелал космосу еще одной нарушенной клятвы.
Он прошел через герметизированный вестибюль и его туман антисептических дезинфицирующих агентов.
За спиной с шипением закрылся шлюз, и Шарроукин оказался в стерильной обстановке апотекариона. Он нашел Тарсу, склонившимся над вращающейся центрифугой. В стеклянных пробирках бурлили образцы крови, а все пространство заполнял гул медицинской аппаратуры. У воздуха был вкус олова, над головой мигали люмены, шипя из-за плохого соединения с основной сетью корабля.
— Вижу электропитание по-прежнему работает с перебоями, — сказал Шарроукин. Тарса поднял голову, его черно-эбеновое лицо было полной противоположностью бледным чертам Гвардейца Ворона. На грубом лице тускло светились красные глаза, в глубинах которых Шарроукин увидел печаль долгих лет жизни. Саламандр посмотрел на Шарроукина и слабо улыбнулся.
— Никона, — поздоровался он и протянул руку. — С возвращением на свет.
Шарроукин пожал руку товарища.
— Приношу извинения, брат. В последнее время я редко появлялся.
Тарса кивнул.