Когда мы с Федькой очутились на лестничной клетке, он упорно прятал взгляд.
— Эй, Маслов! — я весело хлопнул его по пухлому, «диванному» плечу. — Ты чего?
Толстяк угрюмо молчал.
— Смотри! — Я рывком вывернул оба брючных кармана. — Черт возьми, Федька! Неужели ты думаешь, что я способен на воровство?
Устыдившись, он захлопал глазищами, а потом сказал с застенчивой улыбкой:
— Знаешь, Дима, а смыв у них действительно работает неважно.
В тот вечер ничего больше не случилось.
А потом пробился по телефону Стас и спросил, когда возвращается брат. Я ответил, что и сам толком не знаю, и поинтересовался, сколько ему должен Юрка. Стас заметил, что не в этом дело. Он звонит просто так: давно не виделись.
Семья Стаса уехала из нашего двора года два назад. Он жил теперь на другом конце Москвы, ходил в какую-то новую выпендряжистую школу и тосковал по старой компании. Даже вольную борьбу, которой Стас занимался у нас, он бросил — далеко ездить.
Я положил трубку и понял, что тоже скучаю по брату, хоть тот и жуткий доставала Первые дни после его отъезда я, как обычно радовался, что живу в комнате один и никто не капает мне на мозги. Но потом мне начало не хватать Юрки.
Вспомнилось, как прошлым летом он и учил меня классному неберущемуся удару «сухой лист», когда мяч летит в ворота не по ровной дуге, а как бы вертясь из стороны в сторону. Ударчик пошел у меня не сразу — Юрка возился со мной недели две. Я подумал что брат, наверное, также любит меня, но признается. С этой мыслью я уснул.
Будильник прозвенел без десяти шесть, секунду я соображал, почему поставил его на такую рань, а потом до меня дошло, и я бросился к Юркиному столу за биноклем.
Кривулинская форточка была распахнута Интересно, обнаружил ли красавчик, что нет крючка?
Ворон появился в четыре минуты седьмого.
Сначала Степа присел на выступ под окно и как бы невзначай заглянул через стекло в комнату. Меланхолично тюкнул клювом и раме, словно не удержавшись при виде шального жучка, а потом всплеснул крыльями и очутился в форточном проеме. И здесь он не стал особенно задерживаться и скользнул вовнутрь.
Все шло как по маслу. Оставалось дождаться, когда Степа пошустрит в кривулинском логове и вынырнет назад.
От нечего делать я стал разглядывать соседние окна.
На ними еще спали. И только в одном окне горел свет. Лампочка была голой, без абажура, и я догадался, что это квартира алкоголика. Того самого. Я даже вспомнил, как его зовут — дядя Миша.
У алкаша были гости: несколько малокровных теней шаталось где-то в глубине кухни. Гудя по количеству пустых бутылок на подоконнике, компашка гудела всю ночь. Интересно, сказал я себе, откуда у дяди Миши деньги? Может быть, он выручил их за маршальскую звезду с бриллиантами, которую ничего не стоило спустить по дешевке у любого метро?
Переводя окуляры на Сережкино окно, я похолодел: форточка была закрыта.
И понял, что произошло.
Кривулин услышал сквозь сон шорох Степиных крыльев, поднялся с постели и — от греха подальше — захлопнул форточку. Отвлекшись на алкоголика, я упустил этот момент.
Если Сережка снова уснет, то ничего страшного не случится: Степа толкнет форточку и вылетит наружу. Но если красавчик обнаружит птицу и поймает ее, то… мои ладони сжимавшие бинокль, вмиг стали мокрыми.
Изо всех сил я всматривался в кривулинское окно, но за ним, казалось, ничего не происходит — в темном стекле равнодушно отсвечивало утреннее небо.
Часы показывали семь девятнадцать. До конца контрольного срока оставалось пять минут. Если Степа не появится, придется пилить к Кривулиным.
Дверь, конечно, откроет не Сережка, а его отец, невыспавшийся и злой, — артисты поздно встают. Я начну вешать ему какую-нибудь дикую лапшу, а он шуганет меня так, что я скачусь с лестницы как бобик!
Ворон не появился. Ни через пять минут, ни через десять. Я сосчитал до ста. Потом до тысячи. Его не было. Я опустил бинокль. А может, никуда не идти? Степу все равно уже не спасешь. Сам виноват. Не надо был почем зря шуршать своими крыльями!
Отойдя от окна, я осторожно лег в постель! На душе было гадко.
С плаката, висевшего над диваном, на меня смотрел король футбола Пеле. Ночник до бровей освещал его улыбающееся лицо. Изумленный невеселый взгляд короля, казалось, говорил, «Не знал я, что ты такой козел, Ширяев!»
Когда я вышел во двор, небо уже прилично посветлело. Бросив затравленный взгляд на окно, я поплелся к кривулинскому крыльцу. Из кармана куртки торчал мешок для сменной обуви.