Выбрать главу

Это был новый, едва из мастерской агрегат, собранный буквально несколько дней назад специально для Вийта.

Сам дедуктивист на пассажирском диване просматривал почту.

– На сегодняшнюю ночь только одно приглашение! – прокричал он Фирсу. – Поэтический вечер у вдовы Квят!

– А мы что, хотим поэзии?.. – спросил слуга. – Раз уж ты остался жив, может, лучше?..

Что, по мнению истопника, было лучше, осталось неизвестным, ибо Вийт прервал своего друга и помощника на полуслове:

– Там будет таинственнейшая мадам Волошская! Ожидаются массовые драки и громкий скандал!

Фирс пожал плечами и резко налёг на рычаг.

Паромобиль свернул на широкий бульвар, лишь по счастливой случайности разминулся с упряжной коляской, промчался мимо конного памятника неизвестно кому, вывернул на перекрёстке на поперечную улицу и тут же нырнул в переулок. Фонарь экипажа выхватил из темноты погружённые в сон особняки. Повозка накренилась, едва не чиркнула по стене одного из домов, пролетела через узкое пространство, предназначенное для пеших, и с лязгом спрыгнула на соседний бульвар. Во все стороны из-под колёс сыпанули искры.

У ярко освещённого газовыми фонарями особняка Фирс всем телом повис на тормозном шнуре. Экипаж завизжал, встал на передние колёса, будто собираясь перевернуться, но всё же упал обратно на брусчатку и испустил во все стороны обильные клубы пара.

– Дом мадам Квят! – отрапортовал Фирс.

Вийт, с трудом приходя в себя после гонки, закопошился в поисках трости. Истопник стал спускаться с шофёрского насеста.

Тут внимание товарищей привлекли всхлипы, доносившиеся со стороны ближайшего газового фонаря:

…Ты ведь лишь кости и ведро воды!Ты ведь лишь сотня сокращающихся мышц!Как же ты умудряешься, мой друг,Заставлять расширяться мои зрачки!

Некий юный поэт декламировал свои стихи. Послушать бретёра собралась толпа веселящихся беспризорников. По брусчатке грохотали башмаки сыпанувших в разные стороны обывателей.

– Драка начнётся раньше, – философски заметил Фирс, соскочив на мостовую.

В свете газовых фонарей поблёскивали медные листы обшивки паромобиля Вийта. Раздавалось потрескивание остывающего металла. Ветерок распространял приятные запахи раскалённого парового котла, пышущей жаром топки и городской пыли.

Поэт на столбе никак не унимался:

Твои губы – отверстие пищеварительной трубки!Твои губы – круговая мышца, обтянутая кожей!Но как сильно сокращается мой сердечный мускул,Когда я вновь зачарованно смотрю на них!

Слушатели, и без того разухабистые, вконец развеселились и стали швырять в стихоплёта камни. Один из беспризорников взялся за фонарный столб, стремясь стряхнуть бунтаря на мостовую.

– Какая удача! – воскликнул Вийт, разглядев лицо мальчишки.

Сыщик свистнул. Потом ещё раз. Цветок володимирских улиц наконец поворотил голову и увидел, кто его зовёт.

– Ну?! – буркнул Вийт, когда беспризорник приблизился.

– Всё разузнал, – ответил парнишка, в нетерпении оглядываясь на фонарь. – Нет при этой вашей госпоже Бук никакой охраны. Мадам после вчерашнего заперли на втором этаже, в доме постоянно пара слуг вьётся, оба подстарки, наверх не ходят.

– Точно?

– То мне сказала молочница, которая к госпоже Бук поднималась, – пожал плечами беспризорник, – а дворник подтвердил.

– Дай ему денег! – повернулся к Фирсу Ронислав Вакулович.

Истопник нехотя бросил парнишке монету. Та сверкнула в воздухе и в одно мгновение очутилась в чумазой ладони.

– Что ж ты госпоже Бук покоя не даёшь?.. – проворчал шофёр. – И так скандал, а тебе всё неймётся!

Дедуктивист пожал плечами и повернулся к беспризорнику.

– Не согласишься ли ты, мой друг, отнести письмо? – спросил Ронислав Вакулович. – За плату, конечно!

Глаза мальчишки вновь загорелись. Он с независимым видом кивнул и сплюнул на мостовую.

– Благодарю, – серьёзно сказал сыщик. Он обвёл взглядом внутренности паромобиля, но не увидел чего-либо подходящего. Тогда Вийт вынул из петлицы мундира бутоньерку с алой лилией и протянул её беспризорнику. – Передай это той самой госпоже Бук. Скажешь: от Ронислава.

– От Ронислава, – покладисто кивнул парнишка, забирая цветок.

Фирс, не дожидаясь приказа, достал ещё одну монетку и отдал её беспризорнику.

Тем временем анатомический поэт оказался уж совсем в плачевном положении. С десяток рук трясли фонарный столб, и юноша явственно начал с него соскальзывать.