– Вон оно что… А ведь долго при государыне продержался… Десять лет, кабы не более…
– И повенчаться с ней желал, да не вышло…
– Ну, у него свой резон, у нас – свой, – подвел итог Еропкин. – Нам государыню под венец не вести, нам бы кашу эту чумную расхлебать – и за то Господа возблагодарим…
Орлов, понятное дело, этих речей не слышал.
Он смотрел на своих офицеров – измайловцев, семеновцев, преображенцев, конногвардейцев. И они на него смотрели. Ждали приказа. А как прикажешь дворянам заниматься сыском?
– Такое дело, братцы, – сказал наконец граф. – Кто возьмется сыскать убийц митрополита?
Никто не вызвался.
Бредихин чуть подтолкнул Архарова, сие означало: к тебе граф примеряется, подай голос. Архаров упрямо молчал.
– Так, – сказал Орлов. – Чины, стало быть, и мое благоволение побоку, более в них никто не нуждается.
– Мы офицеры, а тут сыщики нужны, – сказал измайловец Петр Фомин. – Возьмемся, да и загубим дело.
– Сыщиков у меня тут нет, а убийц изловить надобно. Архаров, что молчишь? Я тебя знаю, ты хитрый. Мне уж ведомо, как ты в полку вора ловил. Давай-ка попробуй, благословясь, – приказал граф.
К тому и шло, подумал Архаров, к тому и шло…
– Так то фураж воровали и на сторону продавали, – ответил он. – Овес и сено, там большого ума не надобно…
– Сам знаю, что с фуражом куда как проще было… А надо. Толпа должна знать, что и на нее управа есть. Чтобы сто раз мужик подумал, прежде чем в толпу замешаться!
– Так-то так, ваше сиятельство, – вроде бы согласился Архаров. – Да только этому делу не обучен.
– Вот тебе мое слово – полковником станешь.
– Или полковник, или покойник, – огрызнулся Архаров, глядя при этом на запыленные округлые носки своих сапог.
– А коли таков мой приказ?
– Приказ – иное дело.
Он невольно выпрямил спину, несколько выпятил живот, придал себе осанку офицера, готового выслушать и ретиво исполнять любую дурь.
– Силком тебя в полковники тащу, – Орлов как-то нехорошо усмехнулся. – Бери в помощь кого считаешь нужным и ищи душегубов.
Архаров ждал, что будут еще какие-то обещания, но граф развернулся и пошел к Еропкину с Волковым.
Сделалось обидно. Не слишком, но все же… С капитан-поручиком следовало бы обходиться не столь кратко.
– Чего надулся, как мышь на крупу? – спросил Бредихин. – Было бы тебе ведомо, что и при государе Петре Алексеевиче преображенцы сыском занимались.
– Я древней истории не знаю, – буркнул Архаров.
– Я тебе почитаю, коли уцелею, – пообещал Матвей. – а граф к тебе неспроста привязался. Его сиятельство полагает, будто ты по глазам о человеке судить выучился.
– Ну и что глаза?
– А ты, сударь, на всякого так глядишь, словно бы спросить желаешь: а не обокрал ли ты намедни, добрый человек, церковь Божию? А коли обокрал – верни оклады с образов, не то последних зубов лишишься!
– Точно, Николаша, – подтвердил Левушка. – Именно так ты и глядишь.
– Шли бы вы оба… – Архаров вздохнул и завершил мудреным словом: – Фи-зи-ог-но-мисты!
«Физиогномисты» переглянулись – им показалось забавным насупленное архаровское лицо. Но более ничего не сказали.
Он скинул с плеч молодецкую осанку, вздохнул, побрел к окну. За окном в полной черноте, отражающей смутную суету в столовой, вспыхивали и носились огни: солдаты ладили бивак.
Архаров вспомнил, как летели из толпы камни, и забеспокоился. Следовало убедиться, что солдаты размещены в хорошем месте и безопасны от возможного нападения. Подлая чернь вряд ли осмелилась бы штурмовать Головинский дворец, как штурмовала Кремль, но чтобы совершить дурацкую вылазку – довольно десятка отчаянных голов и ведра водки.
– Пойдешь со мной, Тучков, – сказал он и прибавил завидной длительности слово, заученное еще смолоду: – На ре-ког-нос-ци-ровку!
Вокруг Головинского дворца был огромный и запущенный парк. В сумраке он казался совершенно бесконечным. Виднелись черные остовы больших оранжерей, белели статуи на постаментах. Часть этого сада, что ближе к лугу, уже заняли белые палатки гвардейцев. Горели костры, перекликались люди. Архаров решил обойти бивак и убедиться, что часовые выставлены и способов навредить солдатам нет.
Они с Левушкой, взяв фонарь, обошли обозные телеги, но прямая дорога привела к каким-то загибающимся аллейкам, и преображенцы не сразу сообразили, что дефилируют вокруг необъятной клумбы, а лишь на третьем круге. Потом они невольно забрели в большой боскет, где стояли почти истлевшие, когда-то крашеные под бронзу деревянные скамейки.
– Тут бы все расчистить, беседки заново построить, – рассуждал Левушка, – дорожки для верховых прогулок по краю пустить, самое модное московское гулянье тут бы было… Осторожно, Николаша, опять мостик. Вот ведь накопали канав!
– Тебе бы все про гулянье, – проворчал Архаров, весьма недоверчиво глядя на трухлявый мост с кружевными перильцами. – Другое тебе на ночь глядя в этой сырости на ум нейдет? Сейчас опять пойдешь про монастырок сказки сказывать…
– Неужели ты, Николаша, вовсе не чувствуешь прекрасного? – горестно спросил Левушка.
– Я чувствую, что этими буреломами любой подлец ко дворцу незаметно подобраться может, вот что я чувствую! А его сиятельство такой у нас разгильдяй, что, должно быть, и о караулах распорядиться забыл. Нас ведь ни один часовой не окликнул. Как бестолковые приказы отдавать – так он со всей охотой! А как разумный приказ отдать – так ему и в ум нейдет…
– Его сиятельство тебе добра желает, – осторожно намекнул Левушка.
– Добра! Еще бы граф мне велел луну с неба достать…
– А вон она, луна, – заметил Левушка, подняв голову. – Полнолуние ныне…
И запел на заунывный мотив:
– Уже со мраком нощи простерлась тишина, выходит из-за рощи печальная луна…
Но его звонкий молодой голос не заглушил шороха, какой бывает, когда человек идет по толстому слою опавшей листвы.
– Стой! – заорал Архаров. – Стой, сволочь, не то убью!
И во всю прыть, а бегал он при нужде довольно быстро, кинулся по дорожке туда, где мелькнула тень.
– Господи благослови! – Левушка быстро перекрестился, выхватил шпагу и побежал следом.
Погоня была недолгой – никто и не пытался удрать.
Архаров подскочил к остолбеневшему человеку с ведерком в руке и схватил его за плечо.
– Кто таков?! Для чего по ночам у дворца слоняешься?!
– Да живу я тут, сударь мой, – миролюбиво отвечал беззубым невнятным голоском пойманный старичок. – Смотритель я здешний. А ты, сударь, должно, из петербужских, что сегодня понаехали?
– Смотритель? А как звать?
– Афанасием Федоровым звать. Я тут, при дворце, уже тридцать лет состою. Да не тряси ты меня, сударь! Вон уж чулки у меня мокрые…
– С чего у тебя, дядя, чулки мокрые? – удивился Архаров.
– Вода из ведра плещется.
– А в ведре что?
– Рыбка. Тут большие рыбные пруды остались, я хожу, верши ставлю, а то и с удой посижу…
В доказательство дядя Афанасий предъявил ведро.
– Точно, плещется что-то, – подтвердил, заглянув, Левушка.
– Ну так пойду я? – спросил смотритель.
– Погоди. Тридцать лет, говоришь? Так ты, дядя, тут все закоулки обшарил.
– Не без того, – подтвердил смотритель. – А чего надобно?
– А проведи-ка ты нас по парку, покажи, где он кончается и крепка ли ограда.
– А на что она? – удивился смотритель. – Чего отсюда воровать? Беседку какую трухлявую разве разобрать на дрова?
– Веди, веди! – приказал Архаров. – Я тебя знаю, ты сам на ту беседку охотников до дармовых дров навел и с того малость поживился.
– Батюшки мои! – воскликнул, ужаснувшись, смотритель. – Да кто ж тебе, сударь мой, донести успел?
– А по роже видно, – недоумевая, чему тут удивляться, отвечал Архаров.
– А граф-то, выходит, сам догадался, – тихонько сказал Левушка. И усмехнулся. Он понял: то, что в полку сослуживцы уже давно приметили, Орлов открыл для себя самостоятельно по каким-то случайным признакам и обстоятельствам. И, пожалуй, когда решил взять Архарова в Москву, именно эту его особенность неведомо для чего имел в виду.