Тамара завертела головой и обнаружила поднос со стаканами в огромном старинном буфете. Настоящем монстре из темного дуба.
—А говорила — поднос всегда будет рядом с холодильником,— хриплым шепотом предъявила претензии суровой домработнице Тамара. И испуганно оглянулась: не подслушала ли ее случайно Вера Антоновна.
По счастью, Веры Антоновны в дверях не оказалось. Зато на пороге дежурил Крыс. Сидел столбиком и умильно морщил нос. Само собой, надеялся на подачку. Или на ранний завтрак.
Тамара показала бультерьеру кулак и с тоской подумала, что этот жест, похоже, входит в привычку. Дурную.
С другой стороны, Крысеныш с младенчества уважал силу. А уж хозяйский кулак…
Вот — пожалуйста! И сел ровнее, и строгости в глаза подпустил.
Мол, какая жратва, хозяйка? Даже не помню что это такое, клянусь любимым левым клыком. И в голове ничего подобного не держал, обычный утренний променад, зачем придирки?
Так что бог с ней, с женственностью и подобающей настоящей даме томностью во взоре!
Обожающий плотно покушать Крыс невольно перевел мысли Тамары на другие рельсы. Ей внезапно вспомнилось, что вчера вечером она осталась без ужина.
Еще бы. Едва не получила билет на тот свет. В одну сторону!
Тамара заглянула в злополучную голубую кастрюлю. Два оставшихся пирожка смотрелись до неприличия жалко. А уж одиноко! Совершенно одни в огромной пустой кастрюле.
И потом — чем они хуже съеденных собратьев?
Ничем.
Тамара оценивающее осмотрела двух страдальцев и выбрала того, что потолще. С аппетитом надкусила и пошла добывать стакан.
Дверца буфета поддаваться никак не хотела, будто что-то мешало. Или она просто туго открывается? Тамара покосилась на коробку с соком и…
Дальше все происходило одновременно, счет времени пошел даже не на секунды, а на десятые, сотые ее доли. Растянутые, как позже казалось Тамаре, до неимоверного. Каждая — длиною в жизнь. Ее жизнь.
Безобразник Крыс уже не притворялся на пороге невинным агнцем. Наплевав на тающий в воздухе нимб — а ведь Тамара его почти видела! — бультерьер занимался откровенным разбоем: уворовывал второй пирожок, легкомысленно забытый хозяйкой на столе.
Тамара в праведном гневе рванулась к четвероногому преступнику и машинально дернула капризную дверцу еще раз. Хорошо дернула. Изо всех сил.
И присела от ужаса, сбивая стоящий рядом стул и зачем-то прикрывая голову надкушенным пирожком: буквально в паре сантиметров со страшным грохотом упала тяжеленная древняя мясорубка!
Тамара заскулила: если бы она не спешила разделаться с бессовестным Крысом…
Какой идиот сунул мясорубку на буфет?! Да еще так неаккуратно, что струбцина — черт, ну, она крепится к столу!— осталась болтаться снаружи и мешала открыть дверцу!
Кто же смотрит наверх?! Любой решит — дверцу просто заело или что-то попало между створками!
Меж тем насмерть перепуганный бультерьер бросился на полусогнутых спасаться. Он в панике толкнул стол, опрокидывая пустую кастрюлю и коробку с соком. Смел по дороге остальные стулья и вазон с цветущей китайской розой. Оставил за собой позорную цепочку мелких луж, но… Не выпустил из пасти уворованного пирожка!
И зря. Нужно было бросать все. Забыв о желудке.
Удрать Крыс не успел. В дверях уже толпились поднятые с постелей гости и хозяева.
ВСЕ гости. И ВСЕ хозяева. За исключением маленькой Динки.
И в каком виде!
Впрочем, увиденная ими картина совершенно вытеснила из голов собственное неглиже.
Нужно отдать Тамаре — и Крысу! — должное. Пришедшим было на что посмотреть. По всегда тщательно убранной Верой Антоновной кухне будто смерч прошелся.
Распахнутые настежь дверцы буфета; лежащая на столе голубая эмалированная кастрюля; рядом — крышка от нее и истекающая апельсиновым соком коробка; а на полу: мясорубка, разбитый вазон, горы земли, опрокинутые стулья и прилично помятый Крысом розовый куст.
Завершали устрашающее зрелище — павшая на четвереньки Тамара, сжимающая в кулаке надкушенный пирожок, и грязно-белый упитанный бультерьер с точно таким же пирожком в пасти. Пока целым.
Оба преступника явственно дрожали. Под четвероногим на глазах потрясенных зрителей росла лужица. Тамарино лицо пылало, а правая щека оттопыривалась — проглотить откушенное не позволяли болезненные спазмы.
И на все это безобразие приходилось любоваться в скупом свете пасмурного питерского утра!
Тамаре до самой смерти не избавиться от позора. Немая сцена в кухонных дверях навечно выжжена в ее памяти. И будет сниться в кошмарах.