Вечеринка тем временем достигла того момента, когда каждый друг другу друг, товарищ, брат и где-то даже капельку любимый. У всех, как одного, румянец на щеках, задорный блеск в глазах. И каждый чуточку растрепан.
Музыка заглушала голоса, и потому собеседникам приходилось интимно шептать что-то друг другу на ушко. Вернее, конечно, кричать — шепот вообще невозможно было услышать, однако у стороннего наблюдателя складывалось стойкое ощущение некоторой близости одного присутствующего другому.
Наталье Петровне тоже пришлось практически прикоснуться губами к уху Бахарева.
— Ты действительно не торопишься?
Собственно, ее меньше всего на свете волновало, спешит ли Вадим куда-то или нет. Это теперь не ему решать. С этого дня только Наташа будет ему указывать, когда куда спешить, а когда можно расслабиться. Ей просто нужно было что-нибудь сказать ему именно ради вот этого несколько обманчивого чувства близости, интимности. Во-первых, самой уже давно хотелось острых ощущений. Во-вторых, продемонстрировать окружающим, что кавалер занят прочно, на века. Ну и в третьих — пусть привыкает. Она теперь всегда будет рядом.
Как нельзя кстати быстрый бухающий ритм сменился на плавную мелодию. Наталья и без того практически обнимала Вадима, якобы в ожидании ответа, а тут и вовсе прижалась и начала раскачиваться в медленном танце. Бахареву ничего не оставалось, как раскачиваться с нею вместе. Он что-то ответил, но Наталья Петровна не расслышала: в отличие от нее, Вадим не стал шептать ей в ухо, просто прокричал несколько слов в пространство. Но кого волновал его ответ? Она добивалась совершенно иного…
Атмосфера не позволяла остаться равнодушным. Все вокруг ревело, шумело, мигало, плясало. Запах елки смешался с множеством ароматов, и теперь уже из него нельзя было вычленить что-то одно. Да и так ли важно: елка, мандарины, духи, туалетная вода, легкий перегар, сыр, салями, и снова мандарины, или еще что-то? Пахло праздником.
Он не чувствовал, что перебрал. Все виделось сквозь какую-то дымку, очертания предметов и лица окружающих словно бы мерцали в мареве: то чуть ярче, то, напротив, словно покрывались полупрозрачной органзой несуществующих занавесей. Бахарев не воспринимал это, как серьезное опьянение. Ему просто было хорошо, спокойно и даже уютно здесь, в обществе еще утром враждебных сослуживцев. Объятия Чуликовой оказались не только приятны, но и в некоторой степени волнительны. Одна его рука лежала на спине начальницы, вторая — чуть ниже талии. Он чувствовал под ними хрупкое, но тем не менее сильное тело. Пальцы не утопали в мягкости, как он привык с некоторых пор. И прижиматься ему приходилось не к одному огромному животу, а ко всему телу: при желании Вадим мог чувствовать упругость груди Натальи Петровны, чувственный изгиб ее бедра.
А желание у него было… Возникло сразу, как только Чуликова задала ему какой-то дурацкий вопрос — Вадим даже не помнил уже, о чем она его спросила. Ее губы обожгли, заставили встрепенуться весь организм, и что-то резкое пронзило его от уха до самого… В общем, до самых брюк. И уже не ухо горело, опаленное губами чужой женщины, а что-то горячо и настойчиво пульсировало там, внутри, требовало выхода…
Мыслей не было. Ни хороших, ни плохих. Мозг умер. Нет, неверно. Он переместился. Точнее, временно передал полномочия другому органу, что сейчас пульсировал и рвался в бой, требовал своего. И думал сейчас не Бахарев, а тот, нижний мозг. Потому что…
Потому. Просто потому, и все. Юльку он теперь любил только душой, ведь иначе любить никак не мог — она довольно рано обеспокоилась здоровьем будущего малыша, а потому доступ к любимому телу, пусть и такому нынче грузному, был для Вадима перекрыт пару месяцев назад. И впереди ждало еще столько же. А что будет потом, после родов, он вообще не мог себе представить. Наверное, после родов тоже не сразу… А когда? И что делать, если…
Нет, ради любимых он бы, не задумываясь, пошел в огонь и в воду. И если для их благополучия требовалось некоторое воздержание… что ж, он готов. Вот только… кому это надо? Особенно когда так близко… Когда вот же, прямо под руками… И даже не нужно спрашивать разрешения — слишком явно его ладони ощущали жадную, голодную дрожь…
В то же время он чувствовал, как хищные пальцы Натальи Петровны пытаются преодолеть тонкую ткань рубашки, преграждающую путь к телу Вадима. Чуликова прижалась к нему настолько тесно, что он без труда ощущал не только ее выпирающую грудь, но и впалый животик, и ноги, казалось, опутавшие Бахарева оковами. В ее объятиях он чувствовал себя спеленатым младенцем. И в это же время — хозяином положения, властителем чужих тел и душ…
Да что там чужих? Зачем ему чужие, зачем другие? Когда вот она, та, которой хочется обладать немедленно, сию секунду. Начальница, не начальница — какая разница? Потому что хочется. Ее. Сейчас. Только ее. Сейчас. Ее одну. Наталью. Сейчас. Петровну. Немедленно!
Бахарев забыл, что они не одни. Его руки хаотично метались по ее обнаженной спине, то и дело норовя скользнуть внутрь, на запретную территорию. Ладони мяли струящуюся ткань платья, собирая ее в складки, стремясь снять его, содрать. Однако то ли ткань была слишком гладкая, то ли Наталья Петровна успевала резко одернуть платье, но раз за разом попытки Вадима проваливались. Не соображая, что творит, он яростно целовал ее практически оголенное плечо. Целовал, буквально вгрызаясь в ее кожу, почти кусал…
Внезапно все прекратилось — Чуликова резко вырвалась из его объятий. Стояла по-прежнему рядом, и смотрела на него, не отрывая взгляда. Она не произнесла ни звука, но ее глаза говорили куда красноречивее слов. Они кричали, звали, требовали продолжения. Еще никогда в жизни Вадиму не доводилось видеть таких глаз. Вернее, такого откровенного желания, жажды, страсти. Голода. Грудь ее, аппетитно обтянутая мерцающей в полусумраке тканью, вздымалась часто. Тщательно уложенная в начале вечера короткая стрижка растрепалась. Губы жадно хватали воздух, ровные белые зубки светились в полуулыбке.
Молчаливое созерцание длилось несколько бесконечно долгих мгновений. Чуликова взяла Вадима за руку, взгляд ее хищно сверкнул, и она повела его куда-то. Бахарев не сопротивлялся. В эту минуту он готов был идти за ней на край света. Потому что такой взгляд не может обманывать. Слишком много обещаний в нем было, откровенных, зазывных…
Едва втащив жертву в свой кабинет, Наталья тут же захлопнула дверь и для надежности провернула замок. Все видели, как она волокла к себе Бахарева — ну и пусть, так даже лучше. Чтоб у мальчика завтра иллюзий не осталось насчет мнимой свободы.
Толкнув Вадима на дверь, набросилась на него хищницей. Хотелось разодрать рубашку в клочья, хотелось продемонстрировать будущему мужу, как неудержима она в сексе. Однако в последнюю минуту все же решила соблюсти хотя бы некоторые приличия: в конце концов, время еще детское, почему бы им после всего не выйти к остальным и не сообщить радостное известие о том, что начальница в ближайшее время планирует поменять фамилию? Да и есть наверняка захочется — Наташа всегда после секса испытывала просто дикий, животный голод. А потому рубашку расстегнула почти аккуратно. Правда, одна пуговица все-таки отлетела, но это уже не Наташина вина — жена не позаботилась пришить покрепче.
Распахнув рубашку, она впилась зубками в его грудь. Не сильно, только подзадорить. Пожалуй, напрасно — мальчик и без того был уже разогрет до полной готовности: сгреб ее в охапку, дотащил к столу, повалил на него. Не без труда сорвал платье — ткань струилась, цеплялась за повлажневшее тело. Принялся нетерпеливо дергать бюстгальтер.