«Январь бинтует раненую лапу…»
Январь бинтует раненую лапу,
Январь-воришка прячет бриллиант
заката, замирив его багровой кровью.
День исписался, проронив стихи,
И те артачатся, как конь пред бездной ночи.
А завтра эта рана станет глазом:
вверх по щеке взбежит росинка,
как слезка, у которой поменялись планы.
В ЭТО ПОСТЕЛИ НЕГДЕ СПАТЬ, ТАНГИ
Без чувств как локти аисты свалились
Она мне по затылку лупит лёгким
И кто-то где-то кличет Пикассо
Лассо любви удавлен призрак счастья
Гнетущая печаль мешка сластей китайских
Дупло в скале как след усилий моря
Безлицый зритель со слезами, не бросающими тени
И ради этих пустяков я загубил свои стихи
В этой постели негде спать, Танги
И провод, по которому нам подавали сон, оборван
И номер ночи, номер дня един — один!
Песчинки угрожают как скульптуры
Фонтан огня ждет, когда спустят расписной крючок
И гвозди, что забил ты в землю, проросли
Мадонны и машины пыток отмеряют время
Ты тронул тучу дождь овеществился
Лyка его дуга — радуга, стрела — Египет
Мишень его неведома, а жертва — страх
Всё это лишь скелеты, спрятанные доныне
Из леденцов их кожа и нет во рту языка
Ловушки новые для древних снов расставил
О приручи их до того, как угодят в силок!
В этой постели негде спать, Танги
Всё место занято могилами сердец разбитых
Уэлдон Киз
(1914–1955)
РАЗГОВОР В ГОСТИНОЙ
— Пятнышко крови, вон там, на стене,
Минуту назад оно еще было не больше ногтя,
А теперь, кузина Агата, с каждым мигом крупнее и ярче.
Чушь. На солнышке иволги щебет.
Фонтаны обильно питают пруд.
Погода на загляденье: летний наряд аллей
Беспрестанно радует глаз. Может,
Вступить в это новое теософское общество?
— Раньше его можно было прикрыть пятицентовиком,
А сейчас, вырастая, оно всё больше напоминает ладонь.
Кузина Агата, оно растопырило пальцы. Взгляните, взгляните!
Наверно, обои отстали. Что вы кушали на обед?
Омлет? Со спаржей? Вчера вечером на сеансе
У мадам Ирани мы общались с покойным мужем
Миссис Писгах. Вероятно, он простудился:
Барабан всё время сбивался с ритма.
— Кисть, кузина Агата, а за нею рука!
Словно в кино, когда карта всё раздувается-раздувается,
Или как ветер, волной, по пшеничному полю… О, кузина Агата!
Я же предупреждала вас, Хобарт, не нужно на ночь читать «Поворот винта»
И этот бальзаков роман, как его, хоть убей, не вспомню…
Они всегда влияли на вас отрицательно.
Надо бы бросить еще одну аспиринку в вазочку с лилией.
А сейчас мне пора немножко вздремнуть на веранде.
— Кузина Агата, оно трепыхается, словно рыба,
Мокрая, мокрая рыба, и движется по стене,
Оно всё больше и больше, и тянет ко мне свои лапы!
Нет, вы несносны, Хобарт, я просто не в силах вас слушать.
Будьте добры, передайте Мэри о билетах на вечер.
Ах, опять эта иволга! Какой чудный вид
Из окна! — Ну с чего б это я так хрипела
Да выла, как ненормальная, Хобарт?
Прямо в гостиной… Это, право, неделикатно.
Вот уж воистину: гебефрения плюс
Явная тяга к ужасным вещам. Где же мой барбитал?
Ох эта Мэри, вечно забудет оставить его у курильницы.
Ишь ты, затих, еще дергается, но слабее, слабей…
Славный денек. Встану не раньше четверти третьего.
Как тихо кругом… Блаженство! Сон — дело святое.
Фрэнк О'Хара
(1926–1966)
КУБИКИ
1