Снова тянет сырыми лугами.
Звездный город стихает во сне.
Понимаете, Юрий Гагарин,
Как несладко стоять в тишине,
Потому что грохочут рассветы,
Заливаются птицы в полях…
Впрочем, вам ли рассказывать это,
Человеку с планеты Земля.
БОТИК
Один рефрижератор — представитель капстраны —
Попался раз в нешуточную вьюгу,
А в миле от гиганта поперек морской волны
Шел ботик по фамилии «Калуга».
А тот рефрижератор, что вез рыбу для капстран,
Вдруг протаранил ботик молчаливо.
На таре из-под «Двина» только виден капитан
Хорошего армянского розлива…
Что же ботик потопили?
Был в нем новый патефон
И портрет Эдиты Пьехи,
И курительный салон.
«Ду ю спик инглиш, падлы? — Капитан кричит седой. —
Француженка, быть может, мать твоя?
А может, вы совсем уже, пардон, шпрехен зи дойч?»
И с судна отвечают: «Йа, йа, йа!»
Советское правительство послало документ
И навело ракеты на балбесов.
А ботику отгрохали огромный монумент,
Которым и гордится вся Одесса.
РЕСПУБЛИКА ТУВА
Вот и все. Заправлены моторы.
Внесена пятерка за багаж.
Впереди лежит тот край, который
Если взял, то больше не отдашь.
А республика Тува живет без публики,
По лесам-то, по лесам-то тишина.
По полянам ходят мишки — ушки круглые,
И летающих тарелок до хрена.
Закури, но погаси окурок!
Тут тебе не площадь Ногина.
Лето сбросило соболью шкуру,
Рыжиной тайга заражена.
А республика Тува живет без публики,
По лесам-то, по лесам-то тишина.
По полянам ходят мишки — ушки круглые,
И летающих тарелок до хрена.
3. Осенние дожди
(1970–1974)
СРЕТЕНСКИЙ ДВОР
А в тени снег лежит, как гора,
Будто снег тот к весне не причастен.
Ходит дворник и мерзлый февраль
Колет ломом на мелкие части.
Во дворах-то не видно земли,
Лужи — морем, асфальт — перешейком,
И плывут в тех морях корабли
С парусами в косую линейку.
Здравствуй, здравствуй, мой сретенский двор!
Вспоминаю сквозь памяти дюны:
Вот стоит, подпирая забор,
На войну опоздавшая юность.
Вот тельняшка — от стирки бела,
Вот сапог — он гармонью, надраен.
Вот такая в те годы была
Униформа московских окраин.
Много знали мы, дети войны,
Дружно били врагов-спекулянтов
И неслись по дворам проходным
По короткому крику «атанда!».
Кто мы были? Шпана не шпана,
Безотцовщина с улиц горбатых,
Где, как рыбы, всплывали со дна
Серебристые аэростаты.
Видел я суету и простор,
Речь чужих побережий я слышал.
Я вплываю в свой сретенский двор,
Словно в порт, из которого вышел.
Но пусты мои трюмы, в пыли…
Лишь надежды — и тех на копейку…
Ах, вернуть бы мне те корабли
С парусами в косую линейку!
«Не провожай меня, не провожай…»
Не провожай меня, не провожай.
Ты жди меня, а провожать не надо.
Лежит земля, туманами свежа,
Лежит моя дорога, как награда.
Но каждый день, прожитый без тебя,
Еще придет со мною расплатиться,
Еще в долинах мне ветры протрубят,
Что, уезжая, надо бы проститься.
Мой странный мир обрадуется мне,
Придут рассветы у огня погреться,
И по гитарной старенькой струне
Сползет роса и упадет на сердце.
И запоют ребята у костра,
И затрубит лосиха электричкой,
И будто бы ни пуха ни пера
От старых дней и от моих привычек.
Но каждый день наращивает стон,
И он растет стремительно и грозно,
И я кричу в помятый микрофон:
«Ты приезжай, пока еще не поздно!
Пока луна, как острие ножа,
Пока ледок на лужах утром тает,
Пока земля туманами свежа,
Пока к нам вертолеты прилетают».