— Нет?..
— Не утомили. Ностальгией. Вы…
Тихонов слышал, как кто-то в ФЭС сказал про него: Галя — его икона.
Разве он мог объяснить это Рогозиной?..
— Я… всегда рад вас выслушать.
Полковник усмехнулась, и программист вздрогнул: слишком непривычно было слышать в её смехе мягкие ноты.
— Пойду умоюсь, — бросила она.
Тихонов лёг на спину и принялся глядеть в днище багажной полки. Здесь, наверху, было тесно и душно; кондиционер, жужжа, уже начинал работать, и вскоре — он знал это — станет так зябко, что придётся достать одеяло, чтобы уснуть. Хотя… Уснуть сегодня ему точно не грозило. Измученный внезапным приказом, резкими сборами, утомлённый долгим рейсом и вынужденным ожиданием в поезде… Да к тому же — так близко к ней… Нет. Уснуть он не сможет, это определённо.
Иван свесился с полки, чтобы взглянуть в окно. Лампы-ночники приглушили, и теперь, в редких вспышках фонарей вдоль рельс, снаружи проступали то стволы, то товарные вагоны, то платформы чужих городов.
В голове, наслаиваясь на киноленту дороги, роились картинки прошлого. В ушах всё звучал голос Рогозиной; не верилось, отчаянно, до звона в ушах не верилось в то будущее, в которое нёс их поезд. Уже через неделю. С ума сойти…
— С ума сойти, Тихонов, — пробормотал он, вытаскивая из рюкзака плеер. Долго лежал, слушая шум поезда сквозь пустые наушники, прокручивая мысли и треки, думая, гадая, мечтая… Что, если бы сложилось так, что… она ехала бы к нему. К Ивану…
Тихонов зажмурился, сжал кулаки и глухо выругался. Соседка с боковушки сонно приподняла голову. Он схватил плеер и, почти не глядя, выбрал то единственное, что перманентно отвечало его настроению с тех пор, как он познакомился с Рогозиной.
Большие города. Пустые поезда. Ни берега, ни дна. Всё начинай сначала.
Что он будет делать, когда они уедут в Штаты? Он никогда там не был, но Америка всегда представлялась ему холодной, непонятной, чужой. И она, его Галина Николаевна, несгибаемая, восхитительная, единственная — будет там. А он… Он останется здесь, в России, в ФЭС. Одиночка.
Неделя до регистрации, три месяца в Москве после — конечно, всё это отдаляло пропасть. Но она уже дышала на него полузабытой обморочной пустотой, чернотой, такой же, что стояла в ночном вагоне, прорезанная, как вспышками воспоминаний, ослепительными дорожными огнями…
— Иван? Вань?
Он даже не заметил, как Галина Николаевна вернулась. В ушах долбило:
На линии огня пустые города, в которых никогда ты раньше не бывала.
— Ваня!
— А?
Он сорвал наушники и чуть не скатился с полки.
— Ванька… Я хотела сказать — спи завтра. Я сама всё сделаю с командировочными. Поспи… Выспись…
Её лицо белело в темноте, в зелёных отблесках вагонного табло угадывались распущенные по плечам волосы. Она убрала косметичку в сетку, прошептала:
— Достать тебе одеяло?
— Нет, — так же тихо ответил он, вглядываясь в её лицо.
— Ну ладно. Спи…
Галина Николаевна подоткнула его пустой пододеяльник, легонько похлопала по руке и скрылась в темноте внизу.
— Неужели вам совсем не страшно? — едва шевеля губами, произнёс он.
Полковник не услышала.
Плеер слабо светился, но дотянуться, выключить, убрать, выбравшись из этого кокона, не было сил. Иван лежал в темноте, а в ушах, на крещендо, всё ещё звучало:
Полковнику никто не пишет. Полковника никто не ждёт.
— Я. Я всегда буду ждать вас, Галина Николаевна, — рывком поворачиваясь на живот и чувствуя, как внутри поднимается горячая, беспощадная волна потери, в подушку прошептал он.
========== Клеймо ==========
Серое, отороченное туманом утро развеяло откровения ночи. Когда Тихонов вынырнул из череды кошмаров, Рогозина, слегка помятая, в просторной футболке и джинсах, уже раскладывала по кружкам кофе и сухие сливки.
— Доброе утро, — протирая глаза, пробормотал программист. Вагон ощутимо мотало; за окном проносились мелкие озёра, замусоренные и затянутые ряской.
— Доброе, — откликнулась Рогозина. — Как спалось?
— Так себе… — хрипло буркнул он, сползая с полки. — М-м… Лапша… Как давно я не ел дошик…
— А я вот решила вспомнить студенческие годы. Мы с Валей часто ездили на конференции, слёты… Стипендия маленькая, у отца я брать не хотела. Питались бульонными кубиками. И счастьем — что всё ещё впереди…
Рогозина невесело рассмеялась. Тихонов смущённо потянулся к пластмассовой баночке, но полковник шлёпнула его по рукам:
— Подожди, нормально заварится.
— Я люблю всухомятку.
— И так вредно, а ты ещё в сухомятку! Или умывайся…
Иван, ворча, отправился в конец вагона, тысячу лет простоял в очереди, а когда вернулся, на столе уже дымились две порции лапши и две чашки кофе.
— Где вы нашли такой вкусный хлеб? — впиваясь в третий ломоть, спросил он.
— Утром сорок минут стояли в Алёхине. Я выходила проветриться… Там пекарня прямо при вокзале.
— М-м-м… А сегодня будут ещё длинные остановки?
— В пять, Яблоневка товарная. Маленькая станция, но стоим полчаса.
— Я, наверное, тоже выйду, разомнусь.
Полковник пожала плечами:
— Как хочешь. Но там вряд ли будет что-то интересное. Тем более, к вечеру уже приедем…
Тихонов мрачно ковырнул лапшу и едва слышно чертыхнулся, сломав пластмассовую вилку.
— Да, Галина Николаевна… Вот ещё что, — нехотя произнёс он. — Расскажите хотя бы, как там что будет. Какой у нас план…
Он старался говорить сдержанно, но в голосе всё равно скользили растерянные, горькие ноты.
— Всё будет хорошо, Вань. — Рогозина потянулась к нему через стол и сжала запястье. — Не нервничай. Думай об этом, как об очередном деле, договорились?
— Я стараюсь, — честно ответил Тихонов. Одними губами добавил: — Безуспешно.
— Ешь, — велела полковник, шурша фольгой маленькой чёрной шоколадки, которую дали в самолёте. — Остывает.
Он принялся молча, методично наматывать на останок вилки лапшу. Рогозина, раскрыв шоколадку, макала её в кофе. Поезд безжалостно набирал скорость, сокращая и сокращая их последние часы вдвоём.
— Вообще-то, — словно откликаясь на его мысли, вдруг сказала она. — Я рассчитываю на твою помощь.
Он поднял голову — макаронина нелепо свесилась изо рта, а рука застыла в воздухе.
— Вы про утечку? Я же вроде всё рассказал вчера…
— Я про другое. В Крапивинске у меня осталось совсем мало знакомых. После того, как похоронили маму, я там и не была ни разу. А мне нужна будет помощь с подготовкой…
— К торжественной части? Мы же решили, что всё пройдёт в Москве, уже когда обнародуют информа…
— Иван! Я не про торжественную часть!
Вышло слишком громко, соседки оглянулись. Рогозина, поморщившись, пробормотала:
— Ненавижу ездить в поездах. Ладно. Я не про торжественную часть, Вань. Я про регистрацию. Мне нужно будет разобраться кое в каких документах…
— Да пожалуйста! — с готовностью отозвался он.
— …и помочь выбрать платье.
Тихонов поперхнулся, и полковнику пришлось перегнуться через стол, чтобы похлопать его по спине.
— Вообще-то… — кашляя, выговорил он, — хлопать по спине нельзя… Это наоборот может сделать хуже…
На глазах выступили слёзы. Он залпом допил остатки кофе и уставился на Рогозину.
— Платье?
— Имею право, — хмыкнула она.
— Да я не спорю… Просто — неожиданно… То голубое, которое вы надевали на свадьбу Шустова, было шикарно.
У неё покраснели щёки — а может, ему просто показалось.
— Вы Валю-то хоть пригласили?
— Валю! Мне будет не отвертеться даже от Султанова, а ты ставишь под сомнение Валю.
— Я про Крапивинск.
— А… Я хотела, — задумчиво и виновато произнесла Рогозина. — Очень хотела, чтобы она приехала. И мне было бы проще… И тебе компания…
Она помолчала, а потом едко, быстро, с глубоко затаённой нежностью добавила:
— У Валентины Владимировны слишком много дел. Она обязательно будет на церемонии в Москве, но в Крапивинске мы с тобой и с товарищем майором будем втроём. Да ты не переживай, — она с улыбкой взъерошила ему волосы, потянулась и глянула на часы. — У нас будет, чем заняться… Так что если хочешь, ляг ещё, поспи.