Когда весть о прибытии хана в Бадахшан дошла до Индии до [Бабур] Падишаха, он очень огорчился и после долгих размышлений и раздумий отозвал Хнндала мирзу и, отправив Сулайманшаха мирзу [в Бадахшан], написал [Са'ид] хану: “Даже при наличии каких-то прав, это дело кажется несколько странным. Мы отозвали Хиндала и послали Сулаймана. Если эмиры признают право наследования, то пусть они, проявив благосклонность, отдадут Бадахшан Сулайманшаху, который мне и Вам как сын. Так будет лучше. В противном случае я снимаю с себя ответственность”.
Когда Сулайманшах мирза прибыл в Кабул, он узнал, что [Са'ид] хан ушел [из Бадахшана] незадолго до этого. Согласно распоряжению Хиндал мирза сдал Бадахшан Сулайманшаху мирзе, а сам отправился в Индию. С того времени и по сей день Сулайманшах мирза правит в Бадахшане.
В начале весны [Са'ид] хан прибыл в Йарканд. Мой дядя по дороге заболел и когда он прибыл в Кашгар, у него оказалось несколько недугов: лихорадка, астма и постоянный жар. Лекари, как господин Ходжа Нураддин, Абдалвахид Тахури, Кази Шамсаддин 'Али Кар-табиб и другие, были бессильны вылечить его. Его болезни дошли до такой степени, что <все уже потеряли надежду[1002] на выздоровление. Тем временем из Турфана приехал его святейшество Махдуми Нуран, <да приветствует его Аллах>. /252б/ Причиной его поездки в Турфан было то, что Мансур хан как-то попросил его удостоить их своим приносящим счастье посещением. Обычаем его святейшества Нурана было то, чтобы к целованию его высокого порога спешили сами его почитатели, однако данный случаи имеет свое объяснение, — стихи:
Согласно просьбе Мансур хана его святейшество Ходжа Нуран поехал в Турфан, освежил прозрачной водой встречи всех своих почитателей тех мест, жаждущих в долине своих желаний, и вернулся в Кашгар, — стихи:
Состояние моего дяди дошло до того что он ежеминутно терял сознание. Части внутренних органов стали выходить с желчью. Приехав, его святейшество стал ухаживать [за моим дядей]. Через некоторое время приступы болезней стали ослабевать. Все что было сделано для лечения, принесло пользу. Поистине правдой является то, что [выздоровление] произошло не от лечения, а благодаря исключительному чуду и чистой святости, ибо болезнь дошла до такой степени, что естество ослабло, силы истощились, организм перестал принимать лечение и начал терять силу сопротивления болезни. А что тут может сделать лекарь? — Значит, это было исключительное дело.
Тем временем между его святейшеством Ходжа Нураном и господином Ходжа Мухаммад Йусуфом — его младшим братом, возникла размолвка из-за несоблюдения правил учтивости. Разрыв этот усугублялся. Однажды я пришел к Ишану [Ходжа Нурану] — у него сидел господин Ходжа Мухаммад Йусуф, а Ишан был в гневе. После того, как я сел, его святейшество Ходжа Махдуми Нуран /253а/ сказал: “Мухаммад Йусуф, почему ты поступаешь так? Если ты мюрид нашего отца, то я — мюрид Хазрата Ишана, т. е. Ходжа Убайдаллах Ахрара, <да освятит Аллах тайну его>, и, кроме того, у меня много [других] преимуществ перед тобой. Ты сосал молоко вместе с моим старшим сыном. Не говоря уже обо всем этом, меня поддерживает посланник божий и ты не можешь идти против меня”. Господин Ходжа Мухаммад Йусуф сказал: “Я тоже надеюсь на его величество [пророка], <да благословит Аллах его и приветствует>”. Тогда его святейшество Ходжа Нуран спросил: “Ты согласен, чтобы посланник, <да благословит его Аллах>, разрешил наш спор?” Ходжа Мухамад Йусуф ответил: “Да, согласен” Его святейшество Ходжа сказал: “Я тоже согласен” и больше ничего не произнес. На этом встреча закончилась. Его святейшество Ходжа Нуран в тот же день уехал в Бадахшан.
Однажды ко мне явился один человек и сказал. “Ходжа Мухаммад Йусуф болен и просит тебя придти”. Я пошел к нему и увидел, что у него жар. Ходжа сказал мне: “Я знаю, что Ходжа Хованд Махмуд уже давно занялся мною. До этого от [духа] посланника, <да благословит его Аллах и приветствует> я получал поддержку. А теперь не знаю, что случилось — от тех милостей не осталось и следа. Я уверен, что не избавлюсь от этой болезни. Ходжа Хованд Махмуд — мой брат, более того, он мне вместо отца и он не должен был поступать так строго. Он предал забвению братские и отеческие чувства и любовь. Как жаль, тысячу раз жаль!” Он сказал еще несколько подобных слов, привел еще несколько историй и поручил мне своих домочадцев. Он подарил мне на память узбекский халат из верблюжьей шерсти и пояс. Сколько бы я ни пытался рассеять его мрачные мысли, пользы не было; он сказал: “В этом я твердо убежден и нет никакого сомнения”. На шестой день его болезни четырнадцатого числа месяца сафара 937 (7 октября 1530) /253б/ года его святая душа переселилась в райский сад, <да помилует его Аллах>, простит его и благословит. Я нашел хронограмму [его смерти] в словах: “Таир-и бихишти” (“Птица рая” — 937/1530).