Финишная прямая приходилась на редкий, прозрачный лес. Филипп глубоко вдыхал зелёную свежесть и облегчённо прибавлял скорости. Вырулив из шелестящих и свиристящих теней на опушку и кинематографически лихо затормозив, он спешивался и некоторое время стоял на увейном крутояре, обозревая разлившуюся внизу зеленоватую синеву с небольшим островком почти в самом центре.
Озеро было никому, кроме Филиппа, не нужно: если горожане хотели поплескаться и позагорать, они шли на белопесчаный пляж вилайдинского затона, где наличествовал сервис в виде удобных лежаков и охлаждённых напитков, а если планировали хорошенько порыбачить — выезжали с ночёвкой на Околомы, где разводились зеркальные карпы. Филипп в самый первый день островной жизни накопал червей, попробовал закинуть новенькую удочку и удостоверился, что озеро и впрямь крайне скупо на рыбу — зато куда как торовато на водоросли. Из обеденного меню уху пришлось исключить: крючок с оплёванной наживкой ложился на листья кувшинок и отказывался тонуть, а леска столь ловко запутывалась в плетях элодеи, что их приходилось вытягивать и обрывать; когда всё же клюнул тощий пескарик, Филипп отпустил его, но тот никого не привёл. Больше Филипп удить не пытался.
Окружённый иловатой водой кусочек суши, на котором Филипп соорудил себе обиталище, по-настоящему назывался Албастин остров — албастами, то есть злыми духами, в здешних краях когда-то окрестили русалок, обитавших в озере с незапамятных времён. Тогда оно было вполне изобильным и кормило все близлежащие поселения, отчего именовалось не Скупец, а Гобзец. Албасты, которых язычники уважительно величали берегинями, требовали в обмен на тучные стада карасей, сомов и щук — человеческих жертвоприношений, поэтому каждое столетие обозёрщина находила среди парней самого пригожего и сильного, а волхвы отправляли его в Придонное царство. Такая судьба считалась очень почётной и для избранника, и для взрастившей его семьи, и мало кто из отроков не мечтал встретить Берегинину ночь в подходящем возрасте, оказаться достойнее остальных соискателей и переселиться под воду.
Пришедшее на Русь христианство живо расправилось с находившимся на острове капищем и приписало озеру недобрую славу, но поганый обычай кланяться шутовкам отборными юношами никуда не делся. «На Бога надейся, а чёрта не гневи!» — советовали знающие люди, и если албаст раньше благодарили за щедрые уловы, то теперь стали задабривать. Скрытное демоноговение продержалось вплоть до девятнадцатого века и прекратилось более само собой, нежели стараниями православного духовенства: поскольку ничего зловещего в окрестностях озера отродясь не случалось, боязнь немилости албаст потихоньку прошла — и заодно пошатнулась вера сперва в их могущество, а потом и в само существование, и лишь матери по привычке ещё какое-то время стращали ими непослушных детей. Наконец владычиц озера забыли столь крепко, что даже посвящённый им остров стал зваться по-иному, и когда однажды некий рыбак проболтался спьяну, будто можно иногда на закате с северо-западной оконечности Лобастого углядеть, что в воде у супротивного берега заместо полагающегося леса отражается белокаменная крепость с серебряными колоколенками, то рыбака слушать не захотели и подняли на смех, ибо всякому было ведомо, что сокровенный град Китеж находится в другой губернии.
В том веке берегини впервые остались без жертвы. По нехорошему совпадению озеро через несколько лет заболело водяной чумой и рыба в нём скоро перевелась. Старики припомнили дедовские байки про русалок, лакомых до крещёного мяса, поселяне, повинуясь древней мудрости, кинули в полынью первого попавшегося сироту, привязав ему на шею старый жёрнов, однако чаемой пользы это не принесло.
Нынче мифическая хроника озера осталась известной только краеведам. Филипп знал её со слов отца, обожавшего устраивать сыну познавательные променады по историческим местам. Биографии самоотверженных революционеров и храбрых партизан слабо увлекали будущего писателя, а вот быличкам и городским легендам он мог внимать часами. Предание об албастах, услышанное на берегу под ветряную трескотню тростника, столь сильно впечатлило одиннадцатилетнего пацана, что отец был вынужден поклясться как-нибудь раздобыть лодку и всё же сплавать на остров.