- Да в каком месте это нормально?! – скривив губы, рыкнул чудик со шрамом. - Не вижу ни черта нормального, понял? Из тебя ее такими темпами сейчас вытечет больше, чем в тебе вообще есть! - Руки, обретя слишком большую наглость и слишком большую власть, ухватились стянувшимися железными пальцами за плечи, подмяли мясо и тонкую кость. Оставили, наверное, багряные синяки, и, вконец рехнувшись, притиснули распахнувшего губы ребенка к груди, чтобы снова - глазами в глаза, безбожно проигрывая на первых двадцати секундах навязанных сжигающих гляделок. - Я хочу, чтобы ты рассказал мне, что здесь происходит. Что они делают с тобой. Понял? Рассказал немедленно, честно, а я пока попробую что-нибудь с твоими ранами сделать, только…
- Атанде! Уберите от него свои руки! Проект «Юу» в данный момент уже должен был находиться в экспериментальной комнате! Что, будьте любезны объяснить, здесь происходит?
Они все-таки прятались здесь, эти скотские машинки, эти грязные датчики, эта адова аппаратура, привезенная из такой же адовой кухни: бесшумные тени, бесшумные люди, вовсе не похожие на людей; Уолкер понятия не имел, откуда эти трое взялись, когда успели появиться, прошли ли долгие звучные метры или попросту поднялись из-под разверзшейся под ногами земли, давно сросшись с окраплеными кровью живыми стенами - они просто были здесь, просто стояли над ним, просто хмурили заболевшие сердечным недугом глаза, поднимали кверху наклеенные на стерильные лица врачебные обеззараживающие маски. В голове вертелось дряхлым веретеном, ткущим парчу из рассеянного по полю ветра: «Юу, проект Юу, проект, проект, Юу, тоже не человек, образец»; руки, нервозно подрагивая, стискивались на тонких обхваченных плечах, мальчишеское тельце рядом твердело, кровь продолжала выливаться, капать.
Аллену хватило всего одного беглого взгляда на его лицо, чтобы увидеть черные забитые глаза, чтобы почуять близящийся ход новой выпущенной крови, чтобы понять: о Боже, он дурак.
Дурак, дурак, такой невозможный, неизлечимый, страдающий проказой слепой наивности нелепый дурак.
Конечно же, кровь - это «нормально», конечно же, все происходящее здесь - совершенно нормально, когда человек с рождения - давно уже больше никакой не человек, когда для становления одной из особей своего вида отныне нужно появиться на свет в исключительных подобающих условиях, вселиться заблудшей господней душой в нужное тело и ни за что с выбором не прогадать, если не хочешь познать участь еще более страшную, чем сумеет показать хозяин ночных кошмаров, червовая химера червового кровавого парфюмера.
- Предпочитаете отмалчиваться? Зря, заверяю вас. Мой скромный дружеский совет: либо отвечайте, и отвечайте правду, либо хотя бы уберите от нашего бесценного образца ваши немытые руки - проект «Юу» обошелся нам в слишком дорогостоящую цену, чтобы позволять кому угодно прикасаться к нему. Он - недосягаем для людей вашего ранга, многоуважаемый заплутавший гость.
Аллен, обычно миролюбивый и учтивый Аллен, ощерился. Мазнул изучающим взглядом по долговязому белохалатнику с копной длинных тонких волосенок, завязанных в черный засаленный хвост. Отскочил от стекляшек приплюснутых заквадраченных половинок-очков, от вздутой растревоженной жилки возле правого виска, от еще двух безликих кукольных идиотов, мрачно и тускло высвечивающихся за его спиной, будто сторожевые санитарные огни. Услышал запах не сердец, а рабочих железных механизмов внутри, после чего вдруг ощутил, как мальчишка, одетый в лагерные обвисшие штаны и мешковатую рубаху с закатанными рукавами, выгоревшие до цвета снятого молока, прокляв неизвестное ему цветочное бессмысленное счастье, дергается из удерживающих рук, освобождается, косится виноватыми глазами-смертниками, но отходит на два подбитых шага, оставляя на металле пола алые сквозные капли.
- Эй! Малыш! Куда... черт... - оскалив зубы, Аллен, быстро поднявшись на ноги, со злобой стиснул побелевшие кулаки, откуда-то наверняка зная, что место это начинает истово ненавидеть, что не мальчонка здесь «ужасный жестокий дьявол», а люди в белых халатах – подражатели лысой рогатой свиньи. – Что у вас здесь происходит? - сталкиваясь рога в рога, хрипло спросил он, украдкой все наблюдая, как черноглазый детеныш отпячивается к стенке, прижимается к той спиной, отводит взгляд и пусто смотрит в сторону, как будто стараясь уверить себя, что никакого седого придурка, взбередившего старые открытые раны, поблизости никогда не было и нет. - Что это за ребенок? Что вы собираетесь с ним делать? Что за дрянь с этим вашим «проектом»? И, что самое главное сейчас, вы в упор не видите, что у него идет кровь?!
- И что? В чем, позвольте узнать, ваша проблема? - скучающим голосом черной африканской мамбы отозвался тот, кто стоял во главе конвоя, небрежно сдернув двумя пальцами маску. Перекатил во рту тощий длинный язык, свел вместе впалые щеки, постучал каблуком сапога по жестяным напольным пластинам. - Это всего лишь кровь. Не вижу, что в ней может смущать двух взрослых людей нашего с вами чина. Для него же это и вовсе то же самое, что легкая незаметная царапинка для вас или меня – у образца совершенно иной болевой порог и совершенно иные особенности тела. Но, если вас это так беспокоит, поспешу успокоить – все эти так называемые раны заживут прежде, чем вы способны себе представить. Думаю, это решает проблему?
- Да какая к черту разница, когда и что на нем заживет?! - покрываясь бледностью вспорхнувшего в воздух химического порошка, прорычал Аллен, снова украдкой ловя сбитый с прицела, непонимающий, магнитом привлеченный черный несчастный взгляд. - Ему же больно! Все равно больно, не надо мне рассказывать, будто нет! Я ведь прекрасно вижу! Он, черт, сам мне сказал, что тоже испытывает боль! И он же... ребенок! Он еще просто ребенок! Почему меня не оставляет ощущение, что вы даже этого не понимаете?
Змеиная мамба язвительно покачнулась навстречу, распахнула нашейный капюшон в обсидиане черной узорчатой чешуи и белого отглаженного твердого воротника. Высунув язык, насмешливо выплюнула снарядом из кактусовых колючек:
- Вы ошибаетесь. Все, о чем вы пытаетесь донести до меня своим вульгарным криком, мне и без вашего вмешательства весьма и весьма хорошо известно. Спешу вас просветить, непонятливый молодой человек, в котором я остро угадываю заблудившегося без спросу экзорциста и только поэтому продолжаю вести этот утомительный фарс, что на детях раны заживают даже гораздо быстрее, так что у вас нет ни единой причины для треволнений. А теперь будьте настолько любезны и понятливы: позвольте проводить вас в кабинет начальства. С достойным эскортом, так сказать. Ну же, не стоит так смотреть на меня - думаете, вас бы оставили спокойно перемещаться на свободе после того, как поймали здесь за весьма... не поддающимся классификации странным занятием? Подозрительным, я бы даже сказал.
Пахнуло шалфеем и тавотным маслом, где-то под потолком ожили, моргнули и снова проиграли в подсветке тусклые лампочки, раскаляющие листы набитого друг на друга зловонного запеченного железа. Мальчишка с внутренним тумблером глазной окраски больше не смотрел в сторону приблудившегося чужака, повернувшись к нему строго спиной, пусто и блекло выводя кончиками пальцев в проваливающейся зябкой пустоте увядшие рисунки, быстро сжимающиеся в выбеленном кулаке; злость прошла, заглянувшая было надежда убралась следом. Недоразумение, одно сплошное недоразумение для него, взрослый жестокий мир настоящих живых людей, в котором никогда ничего не случается так, как ты имел глупость поверить или представить, просто потому что кто-то сказал, что, мол, у воображения несгораемое могущество, а сам дар придумывать присущ всем – даже тем, кому с рождения не о чем мечтать.