А после, просто оплетясь вокруг, просто прижав теплый сверток к сердцу и позволив голове опуститься, чтобы уткнуться губами в подрагивающую пушистую макушку, оставили подчинившегося им мальчишку в колыбели дремы - не дремы, но мерного, возвращающегося с поблескивающих рябой чешуей черепиц да дранок-крыш, успокоения для обезвоженного, голодного, бессонного, перевозбужденного тела, едва ли находящего силы для того, чтобы просто передвигать ноги, а не парить под потолками на выбеленных клоунских качелях всех лунных цирков и астричных шапито.
- Обещал, конечно... Обещаю. Все еще обещаю, славный, это даже не обсуждается. Я вовсе не собираюсь здесь выключаться или засыпать, малыш. Я вовсе не собираюсь… Просто побудь так со мной немножко, хорошо? Просто побудь, и я как-нибудь приду обратно в себя. Просто - слышишь? – совсем немножко побудь...
***
- Ну, что ты так смотришь на меня, славный? Со мной что-нибудь не так? Тебя что-то смущает?
По мнению Юу, не так уж многое о внешнем мире знающем, ответ был нагляден и до неприличия очевиден, а потому, начиная все отчетливей путаться в украдчивой поступи подвоха - ну не мог же он допустить мысли, будто пришедший извне Уолкер, должный во всем в разы лучше его разбираться, на самом деле представлял из себя поразительного завидного балбеса, - только неопределенно повел плечом, с еще большим сомнением вперившись чумазым злобным взглядом в неподдающуюся отгадке тварь, бултыхающуюся в мелкой сточной лужице.
- Юу? Ну же, хороший, славный мой! Скажи уже что-нибудь, ладно? Я ведь просил не отмалчиваться, когда я к тебе обращаюсь.
Юу, ничего иного не придумав, сказал бы, к примеру, что его до чертиков достало постоянно разваливаться, но загвоздка случилась и здесь: один только Бог знает, как уцелев, он теперь старательно предпочитал не вспоминать о недавних посиделках на чертовой покачивающейся трубе, когда вокруг и внизу не осталось ни единого клочка безопасной суши, а гребаный Уолкер, оказавшийся как будто бы надежным, но отключающимся из момента в момент со страшной периодичностью, никак не мог насобирать достаточно сил, чтобы перенести их куда-нибудь еще, пока последняя жестяная трубка, тоже замечтавшая ринуться следом в стихию массового суицида, повизгивала все еще удерживающими ее, но медленно откручивающимися образцовыми бляшками-винтиками.
Точно неупокоенный дух всея мостов да котельных витал в том месте - Юу понятия не имел, как винты да шпаклевки могли отвинчиваться сами, ведомые одним только желанием, однако же они это с завидной регулярностью делали, делали прямо на глазах, и труба ревела, гудела, громыхала полым нутром, истово рвалась в низину, а он все пытался растолкать седого дремлющего дурака, крича, что если ему так нужно поспать - то пусть он спит хоть целые гребаные сутки, хоть двое, хоть трое, как только они слезут отсюда, а если ему до смерти нужно есть - то он отдаст ему свою порцию таблеток в следующий же раз, как только где-нибудь их найдет.
В итоге граничащих с полноценной истерикой воплей и уговоров Уолкер каким-то чудом поднялся на подкашивающиеся глиняные ноги, подхватил на руки резво замолкшего мальчишку, разбросал тенетами свои бинты и отправился парить под потолком так криво и так шатко, что пару раз они врезались в стены, здоровались с болезненной агонией кровянистых синяков, бились коленками и головами, а придурок с серыми глазами смеялся заплетающимся языком сквозь стоны и извинения, придурок улыбался и полувменяемо бормотал про какого-то непонятного «Тарзана», хихикая в меховой воротник или чернявую теплую макушку, и Юу бесился тем больше, чем меньше происходящего, закручивающегося вокруг его же шеи, понимал.
Наверное, неупокоенный подвальный дух оказался доволен принесенной разрушенной жертвой, выполнил свой геноцидный план, злиться прекратил, а потому нарисовал для них прямо в одной из невзрачных стен пологое отверстие, в которое они и влетели с размаху, в которое вошли и, отправившись, куда глаза глядят, в конце всех концов набрели на комнатушку с плескающейся в крановом продырявленном низовье водой.
Вернее, на нормальную воду жидкость эта походила, конечно, с очень и очень большой натяжкой: кувшинисто-серая, прогоркло-желтая, до слепленности вязкая, мутная, пахнущая травянистой дикой гнилью, но Уолкер, побродив вокруг да пособирав сброшенные кем-то и когда-то емкости, все равно наполнил с пятерку недобутылей, связал отодранной от стены проволокой, соорудил этакую рыбную гирляндную гроздь, обвязал себе вокруг спины на манер, наверное, того, как кто-то где-то носил за плечом верный меч или сумку - Юу приблизительно знал, потому что видел иногда нечто подобное на найденных лабораторных фотокарточках.
После не то печальной, не то радостной находки у Второго не вовремя отвалилась рука, за ней последовала и нога; Юу, глуша всю округу рычащими призывами предлагающей себя смерти, матерился, Аллен уже практически подхватил его на руки, пусть и сам еле переставлял отказывающие конечности, а из протекшей лужи, булькнув, высунулась чья-то левая башка, отчего-то Юу, издавна привыкшего ко всему разнообразию уродства этого мира, порядком перепугавшая, а Аллена, кажется, ввергшая в пучину нерешимого ступора.
В конце всех концов они, конечно, тварь эту увесистую выловили, Аллен подхватил на руки Юу, Юу удерживал в охапке свою ногу, руку и бьющегося гибрида с мутацией всех возможных генов, с одной стороны отрешенно думая, что ему его как будто бы искренне жалко, а с другой все отчетливее приходя к выводу, что жрать это создание – Уолкер же наверняка собирался именно жрать - еще опаснее, чем жрать ту же говядину из железных стальных бидонов да непонятных клюшек-половников.
Спустя новый отрезок оттикавшего вперед времени непонятный стенной коридор привел их к кафедре сводчатого зальчика настолько заброшенной замусоренной наружности, что порывами, если только поднять голову к потолку, становилось даже страшно: а не рухнет ли вся эта чертова громада прямиком им на головы, если иметь неудачу задержаться здесь дольше допустимого нужного?
Так вот теперь Юу, бездумно сидящий рядом с Алленом во внутренностях этого самого помойного атриума и пытающийся дождаться, когда с вымотанным телом срастутся обратно отнимающиеся кровоточащие конечности, с радостью бы огрызнулся, что сколько же можно-то, что он в жизни своей столько еще не ходил, не пытался убиться, не сходил с ума и не привык, абсолютно не привык вот так запросто разноситься от этого по кровавым мясным кускам, но сказать ничего подобного не мог - Уолкер, если только хорошенько к нему приглядеться, развалился тоже, пусть и сугубо по-своему, по-человеческому, неприметным не так смотрящему глазу образом.
Сидел вот на полу, подобрав да скрестив изношенные пыльные ноги, пытался развести, как сам сказал, огонь, попеременно капая в кучу из надранных да сложенных шалашиком досочек, бумажек и клеенок то одной жидкости, то другой, то третью щепотку белого или красного порошочка, то четвертую - до этого он, изучив все и каждую видимые полки открывшегося им нижнего яруса, пособирал всевозможные попавшиеся баночки, флакончики, бутылочки, объявив, что если что-нибудь из этого хорошенько, но осторожно смешать, то наверняка получится развести хороший несгораемый огонь длительного применения, и теперь вот веселился, теперь вот, кажется, так по-детски и так по-безумному игрался. Критически улыбался готовым вот-вот расхохотаться идиотом, колдовал, с блеклым кривым смешком заверял, что если капельку ошибиться - все это может к чертовой матери немедленно рвануть, забрав вместе с собой и их. Пошатывался из полюса в полюс часовым маятником, иногда слипался мокнущими ресницами, часто зевал, тер покрасневшие глаза ребрами ладоней, но все равно старался, все равно непонятно чем занимался, и когда Юу все-таки соизволил открыть рот - бумага в шалаше занялась двумя-тремя ярко-синими искрами, что, впрочем, тут же и погасли, оставив в воздухе едковатый запашок горелого неприветливого вещества.