— «Но»? — нетерпеливо поторопили его.
— Я вовсе… как бы это поточнее объяснить… не собираюсь и не собирался никуда тебя вести. По крайней мере, уж точно не туда, куда ты так не хочешь — а я вижу, что ты не хочешь — идти, — торопливо и скомканно закончил он, страшась вконец запутать и без того перегруженного, кажется, мальчишку.
Тот несвязно шевельнул губами, открыл и снова закрыл рот; точеное личико сбавило резкость, угловатость, одичалые животные черточки, сделавшись полуспокойным, наивным, невинным, точно по-своему охваченным искусственной амнезией на заданный промежуток подходящего к финишу времени.
— Тогда что ты… пытался… пытаешься сделать… со мной?
— Я… так уж вышло, что я и сам с этим толком не разобрался, но я… — он нервно и вяло дернул уголком губ, невнятно пожал обтянутыми формой плечами. Взъерошил себе на макушке волосы и ненароком мазнул глазами вниз, впервые вдруг заметив, что на тугих марлевых бинтах, сковавших худенькие мальчишеские ноги, розовым марганцем просвечивают растекающиеся прямо сейчас, в этот чертов момент, влажные пятна, вялыми тряпичными каплями сползающие к лодыжкам и парусиновым черным туфлям на плоской балетной подошве. Внутри от этого зрелища мгновенно похолодело, треснуло крохотными микрочипчиками, загудело сбойнувшей опожаренной системой и почти-почти взорвалось. — Эй… постой-ка… Откуда это у тебя…?
Мальчишка как будто бы его не понял, нахмурил брови и прицокнул пересохшим языком, с зябкой неприюченной брезгливостью поглядел вниз.
Практически тут же побелел и попытался отпрянуть на безопасное расстояние, едва сообразив, что дурная седая морда собиралась сделать, но не успел; Аллен, первым протянув руку, крепко ухватился за тощенькую голень, тоже без всяких проблем стиснув ее в ладони, потер подушечками пальцев, словил на кожу просачивающуюся через марлю грустную и теплую кровь.
— Эй… Эй, ты…! А ну быстро выпусти меня! Разожми свои лапы и выпусти меня…! Какого черта ты удумал вытворять, маньяк двинутый?! Отпусти! От…
— Замолчи и прекрати дергаться! С какого такого дьявола я должен тебя отпускать?! У тебя же все ноги в крови, идиотище, а ты разгуливаешь здесь в таком виде и еще и ломаешь комедию, будто всё в полном порядке! Будто всё так и должно быть!
Мальчишеская ручонка, только-только намеревающаяся ухватиться за клок высеребренных волос и основательно, если понадобится, тот ощипать, так и застыла в воздушном вакууме, распахнув дрогнувшие пальцы-гребешки.
Неприкаянно мечущиеся глаза, поймав чужой фокус и не отразив, а впитав потустороннее дождливое серебро, замерцали индиговым полонием с радиоактивными урановыми прожилками.
— И… и что с того, что они в крови…? — недоуменно переспросил он. Он действительно не понимал, он привык, что выпущенная кровь — самое приевшееся, самое обычное для его мира явление, куда даже обычнее, чем когда она сидит внутри, как у других, а не льется да щиплется снаружи. Он правда к этому привык: зажила рана — значит, самое время ударить по шраму раной новой, бесконечной в бессмысленной повторяющейся череде. — Это… ну… нормально же…
— Ты издеваешься надо мной, я не понимаю? В каком месте оно может быть нормальным, болван?! — скривив губы, неожиданно злостно рыкнул странный седой чудила. — Не вижу ни черта нормального, ясно? Из тебя ее такими темпами сейчас вытечет больше, чем в тебе вообще есть! — Руки, обретя слишком большую наглость и слишком большую власть, ухватились стянувшимися железными пальцами за плечи, подмяли мясо и поддавшуюся тонкую кость. Оставили, наверное, смачные багряные синяки и, вконец рехнувшись, притиснули распахнувшего губы ребенка к груди, чтобы снова — глазами в глаза, безбожно проигрывая на первых двадцати секундах навязанных сжигающих гляделок. — Я хочу, чтобы ты рассказал мне, что здесь происходит. Что они делают с тобой. Понял? Рассказал немедленно, честно, во всех подробностях и нюансах, а я пока попробую что-нибудь с твоими ранами сделать, только постой спокойно и…
— Атанде! Немедленно уберите от него свои руки! Проект «Юу» в данный момент уже должен был находиться в экспериментальной комнате, а он, оказывается, вот где пропадает… Что, будьте любезны сию же секунду объяснить, здесь вообще происходит?
Они все-таки прятались здесь, эти скотские машинки, эти грязные датчики, эта адова аппаратура, привезенная из такой же адовой кухни: бесшумные тени, бесшумные уши, бесшумные люди, вовсе не похожие на людей; Уолкер понятия не имел, откуда эти трое взялись, когда успели появиться, прошли ли долгие и звучные незамеченные метры или поднялись из-под разверзшейся под ногами земли, давно сросшись с окропленными кровью живыми стенами — теперь они просто здесь были, просто стояли над ним, просто хмурили заболевшие сердечным недугом глаза, поднимали наклеенные на стерильные лица врачебные обеззараживающие маски. В голове же вертелось дряхлым заведенным веретеном, ткущим больную парчу из рассеянного по полю ветра: «Юу, проект Юу, проект, проект, Юу, не человек, а чертов безголосый образец»; руки, нервозно подрагивая, стискивались на тонких обхваченных плечах, мальчишеское тельце рядом твердело, кровь продолжала выливаться, капать, бежать.
Аллену хватило всего одного беглого взгляда на окаменевшую детскую мордаху, чтобы увидеть почерневшие провалившиеся глаза, чтобы почуять близящийся ход новой крестовой крови, чтобы понять: о Боже, он просто дурак.
Дурак, дурак, такой невозможный, неизлечимый, страдающий проказой слепой наивности нелепый дурак.
Конечно же, кровь — это «нормально», конечно же, всё происходящее здесь — совершенно нормально тоже, когда человек с рождения — давно уже никакой не человек, когда для становления одной из особей своего вида отныне нужно появиться на свет в исключительных подобающих условиях, вселиться заблудшей господней душой в нужное, а не забракованное тело и ни за что с выбором не прогадать, если не хочешь познать участь еще более страшную, чем сумеет показать хозяин ночных кошмаров, червовая химера червового кровавого парфюмера.
— Предпочитаете, стало быть, отмалчиваться? Это вы зря. Мой вам скромный дружеский совет: либо отвечайте, и отвечайте правду, либо хотя бы уберите от нашего бесценного образца ваши немытые руки — проект «Юу» обошелся нам в слишком дорогостоящую цену, чтобы позволять кому попало притрагиваться к нему. Он — недосягаем для людей вашего ранга, многоуважаемый заплутавший гость.
Аллен, обычно миролюбивый, терпеливый и учтивый, раздраженно ощерился. Мазнул изучающим холодным взглядом по долговязому белохалатнику с копной длинных тонких волосенок, завязанных в черный засаленный хвост. Отскочил от стекляшек приплюснутых и заквадраченных половинок-очков, от вздутой растревоженной жилки возле правого виска, от еще двух молчащих кукольных санитаров, мрачно и тускло высвечивающихся за его спиной, будто сторожевые госпитальные огни. Услышал запах не сердец, а рабочих железных механизмов внутри, после чего вдруг ощутил, как мальчишка, одетый в лагерные обвисшие штаны и мешковатую рубаху с закатанными рукавами, выгоревшие до цвета снятого с плиты молока, прокляв неизвестное ему цветочное бессмысленное счастье, дернулся из удерживающих рук, освободился, покосился виноватыми глазами-смертниками, но покорился своим палачам, отошел на два подбитых шага, оставляя на металле пола алые сквозные капли.
— Эй! Малыш! Постой! Куда ты… что ты… черт… — оскалив зубы, Аллен, быстро поднявшись на ноги, со злобой стиснул побелевшие кулаки, уже наверняка зная, что место это начинает истово и люто ненавидеть, что не мальчонка здесь «ужасный жестокий дьяволеныш», а вездесущие твари в белых халатах — подражатели лысой рогатой свиньи. — Что за дрянь у вас здесь творится? — сталкиваясь рогами в рога, хрипло спросил он, украдкой всё наблюдая, как черноглазый детеныш отпячивается к стенке, прижимается к той спиной, отводит взгляд и пусто смотрит в сторонку, как будто стараясь уверить себя, что никакого седого придурка, взбередившего старые открытые раны, поблизости никогда не было и нет. — Что это за ребенок? Что вы собираетесь с ним делать? Что за мутная муть с этим вашим так называемым «проектом»? И, что самое главное сейчас, вы что, в упор не видите, что у него идет кровь?!