Поскреб коробку со всех сторон, и та развалилась на две части.
— Как же вы такую гадость курите?
— Не знаю. Все курят, и я курю. Но надо призадуматься. Говорят, на сигаретах Знак качества перестали печатать. И надпись сделали насчет того, что два грамма никотина лошадь убивают. Или что-то в этом духе. Я пока не видел. Какой еще тебе фокус показать?
— Какой хочешь.
— Знаешь, у меня немного нос отойдет, чтоб на мороз можно было высовываться, я тебе куропаток наловлю. Хочешь?
— Конечно. А как?
— Чик-чик-чик-чик, это диковинный способ. Никто в этих краях такого не знает. Я его с Дальнего Востока привез.
— Что же это за способ?
— Увидишь.
Любка Витюкова подумала вдруг, что сделает этот человек свое дело, уедет назад, и без него наверняка будет пусто, без этого доброго, потешного морячка, без Чик-чика — будет скучать, наверное, весь их отряд. Такие люди, как Генка, нужны позарез, особо в тайге, там, где тяжело, они поднимают людям настроение, помогают выстоять. И это очень важно. Задумчивая улыбка возникла у нее на губах, и показалось Генке, что она предназначена лишь для него одного, и трогательна она, как редкий цветок. Хорошо стало Генке. И не существовало мороза за стеклами «диогеновой бочки», всего трудного и недоброго, что было вчера и, вполне возможно, повторится завтра и послезавтра, не существовало бездомного прошлого, а было будущее, и манило оно Генку, и сухо становилось от этого во рту.
Мороз не отпустил и на следующий день, и на третий трескотун снова вызвездился такой знатный, что просто спасу от него не было. И туман стоял такой густой, что солнца не видно — та-ак, висела какая-то не мытая побрякушка в небе, мутное зерёнышко, пятак заржавленный, а не светило. Машины ходили по зимнику на ощупь, ползали едва-едва, чихая и задыхаясь от спертого дыхания, мяли колесами твердый, словно стекло, снег — человек обгоняет в такой мороз машину запросто. День снова был актированным.
И вообще на эту пору приходится самый пик морозов, холод припекает так сильно, что даже воздух стеклянным становится.
В такое время ничего нет утомительнее безделья. Вот Генка-моряк и вспомнил о куропатках и диковинном способе, об обещании своем. Предложил Любке:
— Ну так что, ловить мне для артели здешнюю вкуснятину, а? Или нет?
— Какую такую здешнюю вкуснятину? — не поняла Любка. Видно, забыла о разговоре. — Что за зверь?
— Зверь этот, чик-чик-чик-чик, таежный. Куропаткой называется. — Генка-моряк повертел в воздухе ладонью. — Пища аристократов. Вот.
— Тю! — не веря, усмехнулся Ростовцев, находившийся в этот момент в «диогеновой бочке». Генке показалось, что недобро усмехнулся. Проговорил: — А впрочем… Вертолеты в такой мороз не ходят, мяса свежего не скоро подвезут… Давай, угощай!
— Нет, я серьезно.
— И я серьезно, — испытывая Генку, сказал Ростовцев.
— Мы с Аликом третьего дня… или четвертого? В общем, когда шлейф чинили, видели несколько стай. Совсем недалеко от балков. — Генка-моряк выпил стакан компота, сиротливо стоящий на столе, разгреб ладонью воздух перед ртом: — Чик-чик-чик-чик! — Облизал губы. — Имеем шанс десяточек на вертел насадить. А? Пустая бутылка из-под шампанского есть?
Ростовцев усмехнулся снова.
Пустая бутылка из-под шампанского нашлась, литая, черно-зеленого толстого стекла, пылью, будто пеплом присыпанная. Генка-моряк отер ее, потребовал хрипловато-зычно:
— Кипятку!
Кипятка не было, но вскипятить полчайника — плевое дело, десять минут, и в железном эмалированном нутре уже фыркала, гулко шлепала рвущимися пузырями крутая жгучая вода. Кряхтя и пришептывая: «чик-чик-чик-чик», Генка слил кипяток в бутылку, заткнул горлышко газетной пробкой.
— Вот и вся любовь! — изрек он. — А теперь бы ягоды бруснички… Ну, ребят, у кого ягода брусника с собственного огорода сохранилась, а?
И брусника нашлась, мороженая. Алые катышки твердые, как свинцовые дробины. Генка-моряк ссыпал дробь в карман.