За поворотом Косых сбавил скорость. Мотор на низких оборотах завыл натужно, требуя свободы, быстроты.
— Но-но, зверюга, — успокаивающе предупредил Косых машину.
Дорога то скатывалась под радиатор, то лентой уходила вдаль, врезаясь в неподвижную стену кедровой тайги. Косых старательно объехал две заполненные мерзлой водой глубокие рытвины, подумал, что охота сегодня может выйти неудачной — ветер поднимается, а глухарь от ветра за поваленными корчами прячется, там его не углядишь, не выгонишь… Все к тому, что глухарь сегодня на дорогу не выйдет. Выбраться, что ли, из машины да побродить по тайге, вспугнуть птицу?.. Но кто же стреляет глухаря малокалиберной пулей, когда он, вспугнутый, взлетает из-под ноги? Ровно что в пустое небо палить. Нужны ружье, дробовые заряды.
За поворотом он заметил, как с дальнего облыселого кедра молнией сорвалась палюшка — черная тетерка — и низами ушла в сторону, виляя между стволами. Палюшка вселила в Косых уверенность: значит, есть птица!
На брошенной бурильной площадке он развернулся, объехал гору отработанного железного хлама, а вырулив на дорогу, увидел, что метрах в пятидесяти от него на свежую колею выскочила едва приметная серенькая копалуха и принялась решительно ковыряться клювом в песке.
— Сумасшедшая, что ли? — недоуменно пробормотал Косых.
Он сбросил скорость, машина теперь еле ползла, подкрадываясь к птице. Копалуха, спокойная, доверчивая, деловитая, и внимания не обращала на приближающуюся смерть. Когда до птицы осталось метров семь, Косых дернул рукоять тормоза. Копалуха удивленно повертела головой и, словно не было машины, вновь принялась выклевывать камешки из пробитой в снегу колеи.
— Счас я тебя и приголублю, — сказал Косых, вгоняя патрон в казенник. — Счас и откроем счет.
Он отворил дверцу кабины, пристроил ствол на ребровике полуопущенного стекла, как на упоре. Зная, что копалуха не улетит — не углядит она человека, сидящего в кабине, целился долго, основательно, нащупывая мушкой корень шеи. Потом плавно нажал пальцем собачку и, еще не услышав выстрела, увидел, как подпрыгнула копалуха и грузно шмякнулась оземь, заметелила крыльями по колее, взрыхляя и разбрасывая в стороны снег.
— Один — ноль, — сказал довольный Косых, выколачивая дымную и теплую гильзочку себе на ладонь — пустые стакашки патронов он обменяет в городском комитете ДОСААФ на полные пачки.
Он подошел к копалухе — та перестала уж биться, — поднял с земли, с несколько запоздалым удивлением заметил, что правое крыло птицы вроде бы меченое, будто помазано чем-то пегим с редким изумрудным оттенком — похоже, какой-то жидкостью, может, чернилами?.. Но нет, цвет был природным. Косых попытался припомнить что-либо, связанное с меченой копалухой, но на ум ничего не пришло, и он, подхватив птицу, зашагал к машине. Закинув копалуху в кузов, сел за руль, повернул ключ зажигания.
«Это тебе, Надежда, на рагу. Рагу из глухарки, а? Будет чем носы соседкам утереть».
Он потянулся, зевнул, потом скомандовал, включая скорость:
— Ну, зверюга, попылили дальше. Покамест один — ноль, а надо бы два…
Уже у самого «песка» у него неожиданно забарахлил и заглох мотор. Косых выругался, но делать было нечего, пришлось вылезать из теплой кабины. Он забрался на бампер, открыл капот и сразу понял, в чем дело, — с головок двух свечей сразу соскочили колпачки. Косых приладил их, проверил. Колпачки сидели слабо — на головки надо бы навернуть проволоку, но подходящей под рукой не было. Пришлось отложить операцию до деревни…
Хлопнув капотом, он спрыгнул на землю и только теперь поразился какой-то стылой покойничьей тишине, окружавшей его. Даже кедры, кланявшиеся ветру, гнулись бесшумно, без привычных стенаний и потрескивания. Он ступил на обочину дороги, поскользнулся на ягеле. Оленьего корма — ягеля в тайге полным-полно — бумажно-белый, пористый, похожий на синтетическую губку мох сверху был сух до ломкой жесткости, а снизу влажен — корнями он воду собирает, — поскользаешься на нем, как на затянутом тонкой коркой коровьем «блине».
На глаза попалась идеально круглая поляна, полная перезрелой, обкаленной снегом голубики; листья голубики, похожие на летящие капли, были красны — настолько красны на чистом снегу, что даже глаза резали. Косых нагнулся, взял несколько ягодин в щепоть, съел — голубика оказалась приторно-сладкой, слюна от нее сразу сделалась густой и тягучей, как от варенья, а когда сплюнул, увидел, что она дегтярного цвета. Неподалеку призывно синели горошины спелой шиксы — ягоды, которая, когда возьмешь ее в рот, кажется сладкой, а раздавишь языком — жгуче-горькой. Косых поддел кустик шиксы сапогом, синие горошины попадали в снег.