Вернувшись в деревню, загнал машину под навес и, прихватив с собой мелкашку, вошел в дом. Там уже плескался у рукомойника помбур Поликашин.
— Завтракать пойдем? — с порога весело закричал Косых.
«Не пьян, но в настроении», — определил Поликашин.
— М-м-угу, — промычал он.
— Намного ввинтились в землю за ночь? Не знаешь? — спросил Косых.
Поликашин, худенький пожилой человек, прополоскал рот и выпрямился. На мохнатых бровях его блестела вода, щеки голубели после бритья.
— Что-то голос у тебя звонкий. Как у пионера.
— Есть причина. Так намного?
— Ненамного. Если до Америки бурить, то еще далеко. Инструмент поднимать пришлось, сработанное долото меняли… Так, считай, вся смена на долото и ушла.
— Не горюй, Поликашин. Главное — не дрейфить, прорвемся. А я вот копалуху бабе на рагу подстрелил, — похвастал Косых небрежно, — пусть соседей поудивляет.
— Ишь ты, — вдруг ехидно произнес Поликашин, — на беззащитную птицу ходить до зубов вооруженным! Да еще на машине… Дать тебе лук в руки и стрелы, как в древние времена, вот и иди добывай копалух на рагу. Посмотрел бы я тогда.
— Ты что, не с той ноги встал? — удивился Косых. — Все стреляют, и я стараюсь.
— С той, — буркнул Поликашин. Он подошел к скамейке, на которой, свесив крыло, лежала убитая копалуха. Поликашин приподнял ее за крыло, подержал на весу, словно обдумывая что-то. — Знаешь хоть, кого ухлопал? — Он опустил копалуху на лавку, осторожно подложил под птичью тушку меченое крыло. — Ты же Катьку застрелил.
Тут у Косых словно ум прояснился — вот что он пытался вспомнить, стоя посреди дороги. Катька — ручная копалуха. Собственно, ручной копалуха была довольно условно…
Весной, когда буровая была еще на старой площадке, трое рабочих пошли с плетушками на берег Тром-Аганки, где, кроме пихт, кедрача и сосны, росли еще березы и осины, а смешанные сырые места очень любят первые весенние грибы — сморчки и строчки. На подходе к речушке наткнулись на глухариное гнездо, свитое на земле под кустом краснотала. На гнезде сидел бородатый красавец самец — видно, самку недавно сменил, еще не успел обровнять оперение после полета. Увидев подходивших людей, глухарь беспокойно завертел головой из стороны в сторону, но не поднялся — боялся гнездо застудить. Один из грибников изловчился и накрыл плетушкой глухаря вместе с гнездом. Глухарь даже не шевельнулся под корзиной. Когда ее подняли, увидели, что голова глухаря безжизненно склонена на пышную грудь — птица была мертва. Сняли с гнезда, смотрели, и в чью-то раскрытую ладонь упала с клюва капля крови — глухаря сразил удар, который случается и у людей — разрыв сердца. А гнездо было полно крупных серо-коричневых яиц.
Как оглушенные, стояли буровики у гнезда, пока не свалилась на них с ближайшей сосны отощавшая от сидения на яйцах копалуха; не пугаясь людей, она подковыляла к гнезду, привычно устроилась на нем. Увидев это, люди попятились прочь от глухариного гнезда — ни у одного из них не поднялась рука на птицу.
Потом специально приходили подкармливать копалуху, узнавали ее среди сотен других глухарок, наполнивших тайгу, узнавали по диковинному черно-изумрудному пятну на правом крыле. А кличку Катька ей дала повариха тетя Оля. Катьками она величала все ручные существа, будь то прихлебатель-кобель, ворюга-кот или ручная, добрая коза, — все для нее были Катьками. Кличка привилась. Потом переехали на новую площадку, копалуха с выводком глухарят осталась на старой. И вот теперь угодила под пулю…
Косых почувствовал себя виновным, хотя ни за что бы в этом не признался. Надо бы обрезать старого звонаря Поликашина, не то проходу не даст, скушает с костями и не поморщится.
— Не я, так другой ухлопал бы, — грубо сказал Косых, — все равно под заряд подвернулась бы, как пить дать. И потом я ее, дуреху, не видел, она же с-под ветра вышла, левым боком ко мне…
Поликашин махом нахлобучил на голову кепку и не говоря ни слова вышел. Косых — следом. На ходу посмотрел на часы — через час сорок вахта, времени остается в обрез, самый раз позавтракать да прикорнуть после завтрака. В сенцах остановился, подумал, что копалуха, выходит, общая, все кормили ее и все имеют право отведать коммунального мясца.
«Хитер бобер, но я не жадный. Нам общественная птица нужна не больше, чем в носу третья ноздря, — извините за выражение…»
В сенцах он набрал охапку дров, вернувшись, сложил их у печки, потом, отыскав под лавкой банку из-под сгущенки, зачерпнул ею соляра. Без бензина или соляра мороженые дрова не разгорятся, но бензин — опасно, печку разворотить может, да и человека опалить, а соляр — в самый раз.