Луна медленно угасала. На склоне горы крестьяне косили траву, вокруг стояли янычары.
„Вамех людей собирает!“
Косцы взмахнули наточенными косами, полетели на землю отсеченные головы. Крестьяне молча прикрыли травой убитых.
„Вамех в поход зовет!“
Вооружались монахи в монастырских дворах, перекидывали через плечо сумки с запасом еды.
Так поднималась Одиши.
У обедневшего народа не осталось ничего, кроме рук и сердца. Все отбирал постылый враг — опустошал кувшины с вином, очищал амбары от зерна, резал скот и птицу, забирал посуду, срывал с плеч одежду, уводил женщин и детей, сажал на корабли в Поти и Анаклии и увозил в Турцию. Те, кто оставались в Одиши, закипали праведным гневом и жаждой мщения. Ненависть к врагу росла. Народ только и ждал того дня, когда раздастся клич. И вот он раздался — из лачуг и дворцов, молелен и монастырей.
Поднятый на ноги народ внезапно нападал на вражеские караулы, разорял лагеря, перекрывал дороги, разрушал мосты, уводил лошадей, похищал обозы, направляясь к месту сбора — Волчьей долине.
Когда Кесария всходила на эшафот, по тропинке, ведущей в горы, пробирались к Волчьей долине Эсика Церетели, Мурзакан и Ута Эсартиа.
Ута вез на своей черной, как ворон, Арабии завернутого в бурку связанного Вамеха. Теперь, когда до положенного срока оставалось совсем немного, путники не стали терять времени, чтобы переносить Вамеха с одного коня на другого, и Арабии приходилось несладко под двойной тяжестью.
— Быстрее, Арабия, дорогая! — шепотом упрашивал коня Ута, чтобы Вамех не услышал его.
Вамех не знал, кто его похитители. Самому богу не простил бы он, что его оторвали от матери в такой грозный час.
Лошадь, словно понимая, как дорого время, ровной рысью взбегала на подъемы.
Вот уже появились высокие отроги, серпом опоясывающие Волчью долину.
Караульные, охраняющие единственный вход в лагерь, сразу узнали всадников и пропустили их.
Узнали прибывших и воины, но, не найдя среди них Вамеха, удивились. Кто мог подумать, что его везут связанным, в бурке.
Войска расступились, пропуская маленький отряд к Тариэлу Чиквани, стоявшему посреди лощины.
Три всадника одновременно осадили коней перед предводителем войска. Спешился Мурзакан и осторожно взял у сына его ношу. Пока Тариэл Чиквани недоуменно ее осматривал, он разрезал кинжалом веревки.
Как орлиные крылья, распахнулись полы бурки, распустился башлык, и удивленные воины подались назад.
— Вамех!
— Слава тебе, правитель Одиши!
Затекшие руки и ноги не подчинялись Вамеху. Теперь он знал, кто его похитители. Пораженный, глядел он на покорно склонившегося перед ним дядьку. Рассудок его помутился, рука потянулась за кинжалом, но остановилась — в эту минуту где-то вдали глухо, едва слышно загудел огромный монастырский колокол.
Мурзакан медленно обнажил голову.
Еще горестнее застонал колокол.
Снял шапку Тариэл Чиквани и встал на колени.
Звон становился все ближе и явственней.
Опустились на колени воины.
Затуманенным взором глядел Вамех на коленопреклоненное войско. Под лиловыми рассветными лучами скорбные лица воинов казались очень бледными.
А колокола все звонили… Еще и еще… Три-четыре-пять…
— О мать моя… — шевельнулись застывшие губы Вамеха.
Мрачно и зловеще гудели большие и малые колокола.
„Веди народ твой…“ — услышал он голос матери.
Долго стояли воины на коленях. Взошло солнце, и встал Тариэл Чиквани.
„…На бой праведный…“
Засверкали на солнце грозные лица, горящие жаждой мщения.
„Веди народ твой…“
Тариэл Чиквани поглядел на наследника:
— Твоя мать зовет нас, Вамех. Веди нас, теперь ты наш правитель!
В молчаливом ожидании стояли вокруг воины — измученные, ободранные, голодные, конные и пешие, вооруженные и безоружные. У кого не было копья и сабли, лука и стрелы — пришли с топорами, палками и вилами.
— Убили княгиню!
— Убили мать и защитницу нашу!
Грозно гудел лагерь. Он походил на внезапно разбушевавшуюся реку, которая по пути приняла в себя полноводные потоки и малые ручейки, — наполнилась, взволновалась, налетела на плотину и остановилась, чтобы набраться сил перед последним рывком. Возгласы походили на волны, крики — на треск плотины.
Заржали кони, застучали копыта, забряцало оружие.