Янычар и охнуть не успел, как руки его были скручены и связаны.
— Шайтан! — только и смог вымолвить в бессильной ярости побежденный.
Победитель рассмеялся:
— Да, ты угадал, нехристь! Для тебя я и в самом деле шайтан, — сказал он. Он остановил коня на светлой лесной поляне и, сбросив турка на землю, сам пересел в его седло. Сел и тут же подскочил с воплем, схватившись руками за седалище:
— Диду!
Из притороченного к седлу хурджина торчало острие кинжала. Об него и поранил свой зад "шайтан". Разъярившись, он спрыгнул с лошади и окровавленной рукой начертал на лбу у турка крест.
— Лежи смирно, нехристь! — прикрикнул он на янычара и, криво усмехнувшись, добавил: — Эта кровь для тебя, как миро, а ты дергаешься, дурень!
Беззлобно ткнув ногой поверженного янычара, "шайтан" снова сел на его коня и негромко свистнул. И тотчас же в зарослях кустарника затрещал хворост под копытами лошадей, зашелестела листва, и на светлой поляне откуда-то из темноты, словно призраки из какого-то другого мира, появились всадники в бурках. Рядом с каждым всадником огромная собака — волкодав. Молча, как и подобает призракам, всадники окружили янычара. Только волкодавы зарычали, увидев турка, и шерсть на них вздыбилась.
Янычар оглядел окружавших его всадников. Он понял, что это смерть. И ничего уже его не спасет — так беспощадны эти холодные глаза. Он видел сейчас только эти казнящие глаза, много поблескивающих кинжальной сталью глаз — головы и лица всадников были прикрыты башлыками.
Всадники молча разглядывали окаменевшего от страха янычара.
Молчал и "шайтан". Привстав на стременах, он одной рукой придерживал строптивого коня, другую прижимал к кровоточащей ране.
Безмолвствовал и лес.
Всадники кого-то ждали. И тот, кого они ждали, появился в их кругу так неслышно, что даже листва на кустах не шелохнулась и хворостинка не хрустнула.
— Кваци, — позвал он.
— Хат! — поспешно откликнулся "шайтан" и так же поспешно убрал руку с раны. — Я слушаю тебя, Джонди.
Джонди молча показал на лоб турка, перечеркнутый кровавым крестом, — что это, мол, значит?
Кваци угодливо хихикнул:
— Это кровь из моего зада, Джонди.
Джонди не принял шутки, не улыбнулся, лицо его — оно было меньше, чем у других, прикрыто башлыком — оставалось холодно-жестоким и равнодушно-бесстрастным.
— Они близко? — спросил он у Кваци.
— Вот-вот появятся.
Джонди посмотрел на янычара, и тот, повинуясь его безмолвному приказу, поднялся на ноги.
— Сколько пленных ведете? — спросил у него Джонди по-турецки.
Янычар опустил голову и не ответил.
— Шестьдесят, — ответил за него Кваци.
— Сколько янычар в конвое? — спросил у турка Джонди.
— Двадцать коней с ними, — снова ответил за янычара Кваци. Для него конь был ценнее человека, и потому он не сказал "двадцать всадников". Это была немалая добыча — двадцать лошадей — и, думая об этом, Кваци забыл даже о ране. Но она сама напомнила о себе, и Кваци, вскрикнув: "Диду!", схватился за больное место.
Джонди не обратил на это внимания. "Готовы?" — все так же молча, одним лишь взглядом спросил он своих людей. Из-под башлыков, словно из нор, глядели на него по-собачьи преданные глаза. Они на все готовы, его люди, — ты только вели, Джонди, только скажи. И что с того, что на каждого придется по два турка? Справимся. Одолеем.
Вот и весь разговор вожака с отрядом. Безмолвный разговор. И только Кваци не удержался.
— Каждому две лошади! — вырвалось у него, и он тут же прикусил себе язык, кинув боязливый взгляд на вожака.
А тот, даже не посмотрев на Кваци, сплюнул. Так Джонди выражал свое недовольство…
Конвой из двадцати янычар сопровождал пленных. Казалось, лесной дороге во веки веков не будет конца. Когда шли в темноте, слышались лишь тихие стоны и затрудненное дыхание уставших людей, но когда изредка лунный свет прорывался сквозь ветви, он на мгновение выхватывал из тьмы измученные лица мужчин, женщин, детей. Разные лица. Разные люди, с разными судьбами. Впрочем, это прежде у них были разные судьбы, а теперь у всех этих людей одна судьба, одно несчастье — неволя. Иных из этих несчастных янычары похитили прямо из дома, из теплой постели, иных захватили в поле или на дороге. Тут были люди почти из всех уголков Одиши. Мирные люди — землепашцы и пастухи, мирные и беззащитные люди — жены, сестры и дети пастухов, рыбаков и землепашцев. Завтра утром их, как скотину, загонят в темный и душный трюм невольничьего корабля, и прощай навсегда берега родной земли.